Иван Ефремов

«Хочу резюмировать Вам некоторые данные о положении алма-атинской группы ПИН, накопившиеся за последние дни. Положение в общем — печальное. В результате переговоров с «Комаровым» — то есть Шпаро, Черновым выяснилось, что все они крайне удивлены таким переездом ПИН, когда во Фрунзе отправляются четыре человека, а в Алма- А те остаются одиннадцать… За подписью Комарова к секретарю ЦК КП(б) Киргизии Вагову будет послана телеграмма о решительном содействии приисканию нужных помещений во Фрунзе, для переброски туда полностью всего ПИН. Я уверен, что ничего из этого следовать не будет, кроме того, что во всяких достройках и стройматериалах здесь нам отказано. Также будут крайне затруднены снабжения топливом, керосином и вообще всякие экстра случаи с получением каких-либо материальных благ, так как разумеется нас будут систематически выключать из разных списков и заявок, и восстановление в них — это дни, затраченные на беготню, разговоры и просто попусту, а не на работу. Итак, пока что неудачно сформулированный переезд Института во Фрунзе является для алма-атинской группы настоящим бедствием. Мечты о настоящей, серьёзно организованной работе развеиваются, а беготня без дела, затрачивая основное время на благоустройство, так противна, что при одной мысли об этом тошнит. Легче расстаться с Академией…».

[156]

Иван Антонович думает о том, как хорошо было бы всем сотрудникам разместиться где-нибудь в горах, подальше от скученности города, построить дома и спокойно работать, но понимает, что в таком случае институт будет практически отрезан от снабжения, что никакие приказы президиума здесь, в условиях эвакуации, не имеют фактической силы.

Борисяк не отвечает: он только что похоронил жену и тяжело переживает её смерть. Но время не терпит, близятся холода, и 19 сентября появляется коллективное письмо — «письмо десяти»: