Иван Грозный

Глухими тропами, не ведомыми никому, опричь зверя, заходили беглые всё дальше в лесные дебри. С каждым днём становилось холоднее. Ещё изредка встречался одинокий медведь, и запоздалая стая диких гусей задерживалась ещё кое-когда на стынущих озерках; но в самом воздухе чувствовалось уже, что северы не за горами. По-новому шуршала, покрякивая, земля; скользким, как плесень, налётом подёрнулась умирающая листва, и облютевшим от голода волком выл студёный ветер, окутывая седым дыханием своим землю и лес.

Незадолго до первого снега беглые, выбрав поудобнее место, взялись за оскорды. За неделю были готовы скрытые среди кустарника землянки.

С утра вся община расходилась в разные стороны за прокормом. На обязанности Клаши лежала добыча дикого мёда, которым изобиловал лес.

В сумерки беглые возвращались домой с запасами зайцев, лисиц и белок. В удачливые же дни попадались в тенёта ласка, куница или росомаха.

Все меха складывались в общую землянку, где хранилось унесённое добро из вотчины Ряполовского.

Старостой беглые избрали Василия, а казной ведал опытный в хозяйственных делах Тешата.

Общинники отъелись, повеселели и подумывали уже о том, как бы приумножить казну торгом с ближайшим городом. Никто не знал, где расположен этот неведомый город и далеко ли ушли от усадьбы князя, — но это особенно и не тревожило. Пусть попытается кто-нибудь разыскать в непроходимых трущобах подземную деревушку и вступить с ней в единоборство!

Выводков был всегда чем-нибудь занят и почти не встречался с Клашей. Девушка чувствовала, что в душе жениха творится что-то неладное, но боялась первая вызвать его на объяснение.

Ей на помощь пришёл Тешата. Улучив удобную минуту, он свёл влюблённых и без обиняков соединил их руки.

— Побрались бы — чего маяться зря!

Выводков потемнел и, ничего не ответив, ушёл. Позднею ночью он неожиданно ворвался в землянку Клаши.

— Не можно мне больше терпеть!

И, опустившись перед недоумевающей девушкой на колени, с невыразимою мукою поглядел на неё.

— Яз, яз Онисима погубил! Думка была, — по-иному спрокинется! В добро боярское веру в душе держал!

Захлёбываясь, Васька рассказывал до последней чёрточки обо всём, что произошло. Потребность высказаться, покаяться долгие месяцы давила его мёртвой петлёй, и не раз, в припадке отчаяния, он нащупывал за поясом нож, готовый полоснуть им себя по горлу, чтобы покончить, не знать, не чувствовать больше мучений.

Он бичевал себя самыми жуткими словами и бранью, с каждым звуком беспощадно обнажая душу свою перед забившейся в уголок тенью девушки.

— Вот и всё! — выкрикнул наконец рубленник так, как будто оторвал кусок собственного сердца, и отполз к выходу.

— Вася!.. — Вокруг его шеи обвилась тёплая вздрагивающая рука, и повлажневшая от слёз щека прижалась к его щеке. — Не зло замышлял ты… О спасении помышлял…

* * *

День выдался пригожий, солнечный. Клаша накормила общинников запечёнными на углях зайцами и, справившись по хозяйству, ушла за мёдом. Сухое потрескивание хвороста заставило её насторожиться. Вглядевшись, она увидела медведя, подбиравшегося к дуплу.

Затаив дыхание, девушка юркнула в сторону. Медведь прислушался, обнюхал воздух и пошёл ей наперерез.

Клаша закружила по лесу, путая следы. Незаметно она ушла далеко от землянок и очутилась среди непролазной колючей изгороди кустарника.

Медведь почуял человеческий запах и неотступно шагал по следу.

Заметив дупло в вековой сосне, Клаша, не раздумывая, по-кошачьи вскарабкалась на дерево и прыгнула в зияющую дыру. Её сразу всосала в себя тугая пучина.

— Мёд! — с ужасом опомнилась она и вцепилась ногтями в стенку дупла. Но пальцы скользили по сладкой поверхности и не могли удержать тяжести тела.

Пучина всасывала всё безнадёжнее. Тугое и липкое кольцо охватывало уже грудь.

С заходом солнца общинники вернулись в деревушку и, не застав стряпки, нетерпеливо окликнули её.

Время шло. Лес нахохлился, как будто стал гуще и ниже, и потемнел. Клаша не приходила…

— Лихо! — решил Василий и, несмотря на ночь, не слушая уговоров, отправился на розыски. За ним увязались два рубленника.

— Ay — изредка перекликались общинники, пугая чёрную тишину.

— Ау-у! — отзывалось изодранное в клочья глухое эхо.

По шершавой земле, припадая студёным брюхом к ногам людей, струился, крадучись, ветер.

— Ау! — надрывно выкрикивал Выводков. — Откликнись! Ау-у-у!

В ответ улюлюкающе смеялся крепчавший ветер и бросал в лицо густую патоку мглы.

…Едва живая девушка услышала вблизи от себя хриплое дыхание медведя. О кору заскреблись когти. Зверь уцепился передними лапами за сук, а задние осторожно просунул в дупло.

Клаша ожила. В мозгу загорелась счастливая мысль.

«Крикнуть изо всей мочи! — вспомнила она рассказы охотников. — Напугать!»

И, собрав все силы, с истошным визгом ухватилась за лапу.

Медведь рванулся, потянув за собой девушку, спрыгнул наземь и с рёвом скрылся в чаще.

С изодранного лица девушки обильно струилась на хворост кровь. Слипшиеся ноги запутались и повисли на колючих иглах кустарника. Чуть вздымались жёлтые от мёда, точно засахаренные дыни, груди.