Иван IV Грозный: Царь-сирота

Все это заставляет с большим вниманием отнестись к свидетельству иезуита.

Проблема не в том, насколько Поссевино являлся враждебным России агитатором, ибо он им вообще не являлся, ни в коей мере. Проблема, связанная с достоверностью его свидетельства, — иного рода. До какой степени Дреноцкий, оставленный при дворе Ивана IV, имел свободу передвижения, какая информация до него доходила? Ведь даже учитывая заинтересованность Ивана Васильевича в успехе переговоров с Речью Посполитой, на которых Поссевино выступал посредником, нет никаких причин допускать Дреноцкого в те дворцовые покои, где жила царская семья. Судя по всему, Дреноцкий оказался в умеренной изоляции. Помощник Поссевино не мог быть очевидцем трагедии, разыгравшейся между отцом и сыном. Ему пришлось пользоваться слухами, сплетнями, беседами с дворцовой челядью или в лучшем случае тонкой тайной беседой с кем-то из аристократов. То, что он получил, получил из русских рук. Каких? А бог весть.

Итак: трудно проверить, сколь правильно отражен мотив, сподвигший Ивана IV на избиение сына и его жены. Неясно, была ли супруга Ивана Ивановича беременна в действительности, случился ли на почве побоев выкидыш: русские источники о смерти царского внука ничего не сообщают. Таким образом, в этой части сообщение Поссевино вызывает сомнения. Был ли младенец? И вновь: а бог весть… Что же касается слов царевича, сказанных в тот момент, когда он защищал жену, сомнений еще больше: что услышал человек, передавший эти слова Дреноцкому, правильно ли Дреноцкий пересказал их папскому легату или же это был «испорченный телефон» — вот самый краткий список вопросов, на которые не удается найти ответ.

Однако суть известия: ссора на семейной почве, удар заостренным посохом, тяжелое ранение и смерть несколько дней спустя — всё это весьма близко к свидетельствам Горсея и Маржерета, высказанным совершенно независимо от Поссевино, в другое время, при других обстоятельствах. Ведь не Дреноцкий же снабжал информацией протестантов-англичан, скорее врагов, нежели союзников. И не Дреноцкий разговаривал с французским офицером, принятым на службу намного позднее миссии Поссевино. Однако слухи, зафиксированные ими, необыкновенно схожи. И трудно поверить, что русская дворцовая среда на пустом месте, абсолютно беспочвенно снабжала разных иноземцев в разные годы одними и теми же сплетнями, словно бы созданными по шаблону…

Значительное сходство трех иностранных сообщений о смерти Ивана Ивановича, не имеющих единого происхождения, говорит об одном: почва под ними все-таки была.

Особое место занимают известия немцев и поляков, сражавшихся с Россией и находившихся, соответственно, по ту сторону фронтов Ливонской войны. Они могут выглядеть совсем уж недостоверными, но этот вопрос далеко не столь прост, как может показаться. При углубленном анализе уместно разделить сообщения немцев и поляков на две группы — по степени правдоподобия обнаруживаемых свидетельств.

К числу малодостоверных, если не сказать баснословных, свидетельств относится пассаж в сочинении Одерборна «Жизнь Иоанна Васильевича, великого князя Московии»: «…подданные Грозного, собравшись во Владимире, обратились к царю со словами: «Враг три года топчет нашу землю. Надо защищаться» — и просили дать им Ивана Ивановича в главнокомандующие. Но царь, выйдя на площадь, заявил, чтобы они избрали себе другого государя. Тогда народ стал упрашивать Ивана IV не отказываться от престола. Покарав мятежников, Грозный якобы сказал старшему сыну: «Ах ты, простофиля! Как ты осмелился на измену, на мятеж, на сопротивление!»… Царевич испугался, опустил глаза, но хотел оправдаться. Царь приказал ему молчать и ударил железным посохом в висок. Сын полумертвый свалился на пол»[100].

Одерборн — уроженец Северной Германии, впоследствии — рижский пастор. Он никогда не бывал в России и вынужден был пользоваться слухами, сплетнями, сведениями из пропагандистских листовок, в лучшем случае рассказами людей, вернувшихся из русского плена или же с «Восточного фронта». Он очень мало понимал русскую реальность и очень скверно относился к России — как к стране, которой приходилось противостоять в кровопролитной вооруженной борьбе. Всё, что относится к событиям внутренней российской жизни, у Одерборна фантастично, а потому совершенно не заслуживает веры. К тому же Одерборн представляет собой, что называется, «пламенного пропагатора», его конек — живописать ужасы грозненского царствования, не особенно задумываясь, насколько они достоверны. Редкие вкрапления хотя бы минимально правдоподобной информации в его сочинении касаются главным образом боевых действий в Ливонии, коим он был свидетелем. Но Москва — не Ливония…

Его сообщение, следовательно, полезнее всего игнорировать как малоценное. А вместе с ним и все иные источники, основанные на повествовании Одерборна.

Несколько иностранных известий можно назвать «фронтовыми» — по их происхождению. И вот они-то гораздо интереснее Одерборновых россказней.