Иван IV Грозный: Царь-сирота

По словам автора статьи, беглый князь Курбский «для Карамзина оказался источником смыслов русской истории, откуда он черпал объяснения ее ключевых моментов. Был еще один источник, который Карамзин впервые в историографии столь массово привлек для своей работы, — это записки иностранцев о России. Они содержали объяснения событий (которые часто отсутствовали в летописях) и были более понятны Карамзину как произведения европейской литературной культуры. Его «История…» содержит многочисленные ссылки на сочинения А. Гваньини, Т. Бреденбаха, И. Таубе и Э. Крузе, Дж. Флетчера, П. Петрея, М. Стрыйковского, Даниила Принца и Кобенцля, Р. Гейденштейна, А. Поссевино и других. П. Одерборна, автора первой в истории биографии царя Ивана (1585), Карамзин сперва отрицает, отвергает как «баснословное» повествование, но затем поддается соблазну (уж больно колоритные факты сообщает немецкий пастор) и несколько раз использует его как источник, передавая в своей «Истории…» разные сплетни, гулявшие в XVI веке по Германии. Карамзин в качестве источников использовал и поздние иностранные компиляции, основанные на пересказе слухов, сплетен, мифов и легенд (такие как созданные в XVII веке тексты Кельха, Фредро и др.). Иван Грозный стал для Карамзина первым героем, рамки для описания которого были в значительной мере взяты из иностранных источников, отнюдь не объективных и часто основанных на пересказе слухов и легенд».

Для серьезного современного исследователя с именем (а доктор исторических наук А. И. Филюшкин именно таков) заявить во всеуслышание, что иностранные источники (неужто все, оптом?) необъективны и часто основаны на пересказе слухов, — очень странное деяние. Но, возможно, это просто неудачная фраза и смысл высказывания состоит в том, что Карамзин для описания Ивана Грозного использовал иностранные источники, «отнюдь не объективные и часто основанные на пересказе слухов и легенд»? Да, но как уже постарался показать автор этих строк, разбирая «дело царевича Ивана», уровень достоверности у иностранных источников той эпохи, мягко говоря, разный, притом в крупных сочинениях он «плавает» в широких пределах, — тут все зависит от осведомленности и ангажированности иноземца, а обе эти характеристики зависят от легиона факторов. И в приведенном А. И. Филюшкиным списке стоящие рядом Поссевино и Одерборн расходятся по информационной ценности и достоверности примерно так же, как отчет разведчика и кухонный анекдот. Что же касается «объективности», то ее в чистом, стопроцентном виде в принципе невозможно ожидать от источника личного происхождения — дневника, воспоминаний, записок путешественника. И уровень этой самой объективности никак не зависит от того, русским ли созданы эти записки, немцем ли, итальянцем ли, персом ли и т. д.

А. И. Филюшкин пишет: «В русских источниках нельзя было найти массовых свидетельств гнусных деяний царя Ивана, колоритных, со смакованием описаний его злодейств, убийств, изощренных надругательств, изнасилований и т. д. Зато у Одерборна и ему подобных авторов этого было в избытке. Приводимые ими примеры (не важно, реальные или вымышленные) прекрасно вписывались в карамзинскую схему, питали ее. И Карамзин дал этим образам вторую жизнь, использовал их для написания своей «Истории…» и тем самым навеки связал образ Ивана Грозного и образ гнусного, жестокого тирана и распутника. Царь Иван стал под его пером символическим злодеем в русской истории, образ которого потеснит в XX веке только образ Иосифа Сталина. Равных ему по концентрации негатива до второй половины XX века в русской исторической мысли не было. Карамзину был нужен главный антигерой российской истории, причем не иноземный враг, с которым все ясно по определению, а падший грешник, персонаж, который был призван стать героем, но оступился, переродился и превратился в свою противоположность. Такую фигуру надлежало искать в прошлом, в средневековье или Московской Руси (дабы избежать рискованных параллелей с правящей династией Романовых). Иван Грозный здесь подходил идеально, тем более Карамзин искренне считал, что не изобретает его образ, а «открывает глаза» на тайные и драматические события русской истории, которые никого не оставят равнодушным. В последнем великий историограф не ошибся. Сила воздействия созданного им образа оказалась такова, что царя Ивана не решились поместить на памятник 1000-летию России, воздвигнутый в Великом Новгороде в 1862 году».