Иван, крестьянский сын

Но его и не позвали.

Кортеж из трех зуевских автомобилей снялся с места, украшенный привязанными к зеркалам разноцветными воздушными шариками, и почти бесшумно исчез в направлении города.

Ваня очнулся от грубого окрика кухарки. Они с ней остались в доме вдвоем, и ей был нужен помощник в тяжелом деле готовки и сервировки свадебного стола.

Надо было резать овощи и фрукты, чтобы целые тазики наполнить изысканными салатами, к водке начистить и порезать селедку, украсить ее зеленью и залить маслом, потом прокрутить мясо через мясорубку для котлет и зраз, потом начистить ведро картошки для самых разнообразных блюд…

Потом раскладывать по вазам, тарелкам и мискам все, что должно быть разложено, причем сделать это все красиво и с соблюдением всех норм свадебных застолий…

А в самом холодном погребе стояла картонная коробка с гигантским кремовым свадебным тортом, в лучших традициях, с изображением белых лебедей и обручальных колец.

Ваня беспрекословно выполнял все приказы кухарки, но постоянно вызывал ее недовольство, даже этой своей беспрекословностью. Она вела себя тут как хозяйка.

К приезду молодых стол был накрыт. Но кухарка все время находила недостатки, и Ваня продолжал метаться вокруг, то переставляя блюда, вазы, тарелки и вилки с ложками, то таская из кухни новые.

Кортеж подъехал к дому медленно, сигналя оглушительно, на все село.

Жених вышел первым, открыл дверцу для своей жены.

Он демонстрировал свою любовь и заботу. А она опиралась на его руку легко и доверчиво, смотрела вокруг себя радостными глазами и излучала свое извечное счастье.

У Вани при взгляде на них снова кольнуло в сердце. Это было уже не просто плохое предчувствие, а настоящие грозовые тучи, закрывшие ясное голубое небо.

Без просвета.

За стол были приглашены Ожеговы – потому что мама Димы, соседка Майоровых, согласилась быть свидетелем. Со стороны Зуева, кстати, свидетелем был один из его охранников.

Особое приглашение получила семья председателя. Они чувствовали себя неловко, но не отказались, пришли в полном составе. Зуев тонко улыбался, глядя на них: мол, пора налаживать дружеские отношения, раз придется постоянно общаться. Председатель был с этим полностью согласен.

За стол усадили и всю свиту Зуева, в честь такого необычайного торжества, и даже, после долгих уговоров, удалось усадить и кухарку, хотя она очень упиралась и при этом шумела, оглушая присутствующих своим громким голосом.

Она, в конце концов, согласилась сесть “с краешку”, чтобы держать под контролем и стол, и кухню, и вовремя отдавать приказы Ване, который вообще ни разу не присел и служил при гостях официантом.

У него, впрочем, была возможность на кухне, в углу, где стоял холодильник, отведать вкусных кушаний и даже наесться ими до отвала: этот угол не просматривался ни с какого места за столом, и кухарка его там не видела. Но ему кусок не шел в горло, так ему было плохо.

Он иногда смотрел в лицо своей матери, словно напоминая о своем существовании и призывая опомниться. Но глаза Галины Майоровой смотрели в никуда или на Зуева – в те моменты, когда он целовал ей руку.

И она постоянно излучала свое тихое счастье.

Несуществующее счастье.

Это были очень странные отношения между матерью и сыном, но они и не могли быть другими, если вспомнить, что родители Вани Майорова жили лишь друг для друга и друг другом, а сын был для них почти что посторонний человек, которого они кормили-поили-одевали, но ни в коем случае не допускали в свой духовный. Какая же это была семья?

После аварии Галина Майорова не смогла оправиться. Она привыкла не просто во всем полагаться на мужа, но и подпитываться от него любовью и положительно энергетикой. Они же были единым целым. И когда Алексея не стало, Галина осталась без поддержки. Даже больше – она утратила стремление к жизни, всякое желание жить. Кроме того, и собственные физические увечья, внутренние повреждения, шок, стресс, потеря второй половинки единого целого – все это довершило дело. Домой, в Агеево, вернулась бледная, слабая женщина со взглядом, устремленным в никуда. Она теперь все время молчала, думала о чем-то своем, ничего не хотела и абсолютно ничего не делала. Она переместилась в какой-то другой мир, где прошлое и настоящее переплелись самым причудливым образом, и ей было все равно, что думают по этому поводу все остальные. Какое ей вообще дело до всех остальных? И какое им всем дело до нее?

Она идет к Алексею.

И каждый день приближает ее ко второй половинке единого целого.

И не имеет значения чье-то мнение.

Ваня был в отчаянии, но ни дом, ни записи отца, ни земля, ни чувства человеческие не имели для Галины никакой ценности. Она жила лишь своими внутренними ощущениями, которые текли свободно, равномерно и безгранично, как равнинная река. Но для людей, окружавших ее, эти ощущения и их последствия были непредсказуемы и даже опасны.

Соседка, мама Димы Ожегова, однажды предлагала отправить ее в психбольницу.