26 сентября, в день своих именин, он, поддерживаемый уколами морфия, даже устроил нечто вроде праздничного домашнего ужина. Когда-то здесь, в комнате, где теперь лежал на диване человек с печатью чахоточного пламени на лице, кипели литературные и иные споры членов второвского кружка, а в тот вечер разыгралась сцена, которую не мог бы выдумать и автор самых душераздирающих трагедий. Попили чаю, поговорили о том о сем. Савва Евтеич, на этот раз трезвый и прилично одетый, сказал, что сын-де излишне сердится, сам себя убивает, ему, мол, надо поменьше волнений, побольше спокойствия. Дадим дальше слово присутствовавшему де Пуле: «Никитин быстро приподнялся с дивана и стал на ноги, шатаясь и едва держась руками за стол. Он был страшен, как поднявшийся из гроба мертвец.
— Спокойствие!.. — воскликнул умирающий. — Теперь поздно говорить о спокойствии!.. Я себя убиваю!.. Нет, — вот мой убийца!..
Горящие глаза его обратились к ошеломленному и уничтоженному отцу».
Перед тем страшным часом, когда в дом на улице Кирочной вошла «гостья погоста, певунья залетная», Савва Евтеич пребывал в хмельном угаре. «Перед смертью Иван Саввич пожелал испросить у него прощения, — вспоминал свидетель этого кошмара, — для чего принужден был тащиться в его темную и грязную берлогу. Он стал перед кроватью пьяного на колени и, целуя руку отца, говорил со слезами: «Батюшка! Простите меня…».
Надо же было случиться, когда инспектор Воронежской духовной семинарии иеромонах отец Арсений совершил положенный скорбный обряд, у смертного одра появился несколько протрезвевший Савва Евтеич и произошла та жуткая картина, от описания которой позже содрогались тысячи людей. Наблюдавший ее И. И. Зиновьев так передавал ее в письме к Н. И. Второву: «Скажи, кому ты магазин отказал? — кричал чудовище-отец умирающему сыну. — Если мне, то ведь я тебя похороню с честью, как следует, под балдахином провезу… Если же нет, я тебя прокляну!» Сыпались угрозы, требования: где деньги, где ключи, где духовная?.. Угасающим голосом Иван Саввич попросил сестру «Аннушка, друг мой, отведи ты, ради Бога, от меня старика…».
Узнав, что он обойден наследством, родитель лишь взвыл у остывающего тела сына, но смолчал, однако на следующую ночь, подогретый «известным средством», ругался площадно у гроба, лез драться с де Пуле, на что тот был вынужден пригрозить полицией.
Даже одинокая и ошеломляющая кончина поэта А. В. Кольцова представляется не столь трагической, как его младшего земляка. А. И. Герцен, узнав жуткие драматические подробности смерти И. С. Никитина, писал Н. П. Огареву: «…это ужаснее Кольцова».
Похоронили автора «Руси» с честью, правда, не так торжественно, как это позже описывал М.Ф. де Пуле.
Последний приют Никитин нашел на Митрофановском (Новом) кладбище рядом с могилой А. В. Кольцова. Похороны вышли не громкие, а память народная осталась на века.
В 1911 г. в Воронеже был открыт памятник поэту.
ЮГ И СЕВЕР