Иван Саввич Никитин

Сразу же по выходе «Дневник семинариста» тепло встретила критика. Ряд положительных откликов на него поместили столичные газеты, отметившие новизну темы, грустную правду изображения, основанную на автобиографичности материала и широкой его типизации. «Санкт-Петербургские ведомости» отнесли повесть к числу «капитальных». По воспоминаниям одного из современников, произведение «понравилось» Н. Г. Чернышевскому. В анонимной рецензии на «Воронежскую беседу», приписываемой М. А. Антоновичу, «Дневник семинариста» назван в «Современнике» украшением книги.

«Дневник семинариста» пробил брешь не только в бурсацкой теме (хлынули воспоминания воспитанников духовно-учебных заведений, публицистические статьи и т. д.), но и вообще в антиклерикальной русской прозе. За Никитиным своей дорогой пошли Н. Г. Помяловский, Н. С. Лесков, многие писатели 70—80-х годов.

ОСЕНЬ ЧЕРНАЯ

Никитину так и не довелось увидеть «Воронежскую беседу на 1861 год», где публиковался его «Дневник семинариста», отпечатанной, хотя корректурные листы он успел прочитать. Задержка с выходом сборника усугубляла и без того расстроенное здоровье. Подписчики его книжного магазина требовали книгу, а она все не поступала из Петербурга. «Словом — в чужом пиру я нашел похмелье и попал в весьма неловкое положение», — сокрушался Никитин. Страсти подогрел столичный журнальчик «Развлечение», в котором появилась разнузданно-игривая статейка одного из местных злопыхателей, противопоставившего «Воронежскую беседу» «Воронежскому литературному сборнику», издателем которого был купец-книгопродавец Н. В. Гарденин. «И составились два враждебные лагеря, два стана, смертельно друг друга ненавидящие, — потешался провинциальный забавник. — Словом, образовались две партии: партия никитинцев и партия гарденинцев. Это то же, что в старину Монтекки и Капулетти!» Потешные ужимки «Развлечения» появились, вероятно, с благословения его редактора Ф. Б. Миллера, очевидно, оскорбленного в свое время деликатным отказом весьма занятого Никитина участвовать в журнале. Подобным способом злопамятный редактор наносил удары исподтишка не только воронежскому поэту, но и Ф. М. Достоевскому, И. С. Аксакову, А. А. Григорьеву и другим.

Мелкие укусы «Развлечения» лишний раз ранили и без того смертельно больного Никитина. Трезво оценивая свое почти безнадежное положение, он вынужден был прекратить переписку с Натальей Матвеевой, иначе его письма к ней могли бы невольно напоминать выписки из «скорбного листа» — зачем бередить душу любимой девушке, которой он желал только добра. Как она реагировала на его молчание — неизвестно, в один из своих мучительных дней он сжег ее послания, и ни один чужой глаз так и не увидел обращенных к нему строк дорогого человека… (Осенью 1863 г. Н. А. Матвеева стала женой исправника Землянского уезда Воронежской губернии Петра Даниловича Ретунского; у них было шестеро детей; пережила она Никитина почти на 40 лет.)

«Писать более, право, нет мочи», — заключил Иван Саввич одну из своих последних записок к Анне Ивановне Брюхановой, жене приятеля. На фоне эпистолярного безмолвия летне-осенних месяцев необычно бодрым выглядит письмо поэта от 24 июля 1861 г. к А. С. Суворину, незадолго перед тем ставшему секретарем редакции московской «Русской речи». Стоящий у края могилы Никитин находит в себе силы поблагодарить опекаемого им молодого журналиста за комиссионерские услуги книжному магазину, позаботиться о его здоровье: «Так ли оно хорошо, что может выдержать постоянную умственную работу при сидячей жизни. Ведь это я говорю из любви к Вам и Вы, прошу Вас, не пеняйте на меня за мои предостережения». Мог ли предполагать поэт, что подающий тогда надежды его отчаянно радикальный знакомец, «душа моя», переживет его на целых полвека, станет известным журналистом и издателем, возглавит одно из направлений русской публицистики.

Книжная лавка оставалась в ту тревожную пору единственной отрадой для Никитина. Неимоверными трудами его любимое детище процветало; подобрались и надежные помощники: заведовал магазином дневавший и ночевавший там деятельный питомец Московского университета Н. Н. Чеботаревский, весьма толковыми оказались и мальчики, некие Акиндин и Миша. Хозяину все трудней и трудней становилось показываться в своем заведении, в последний раз он заглянул туда при обстоятельствах, прямо скажем, сверхдраматических.