Иван Саввич Никитин

Однажды, когда еле добравшийся до магазина Никитин, превозмогая очередной приступ болезни, лежал на диване, вошел высокий мужчина и спросил Ивана Саввича. Посетителем был В. А. Кокорев, тот самый, благодаря щедрым денежным займам которого стало возможно и открытие книжного магазина, и издание сборника 1859 г. До того меценат и благодарный ему поэт не встречались. М.Ф. де Пуле передает потрясшую его сцену. Иван Саввич встал с дивана, выпрямился во весь рост и, держа за руку В. А. Кокорева, срывающимся страстным голосом говорил: «…вы дали мне новую жизнь… вы… спасли меня… не подойди так скоро смерть, я не остался бы здесь, в этом городе… здесь мне душно!..» Передать этот смешанный со слезами поток-монолог невозможно — это было похоже на исповедь человека, вытащенного из петли, но, увы, волею судьбы уже почти обреченного.

Вероятно, отдав великую дань благодарности своему добросердечному покровителю и облегчив тем самым душу, Никитин почувствовал себя готовым к худшему. 1 сентября он написал де Пуле записку с просьбой быть его душеприказчиком и прийти составить духовное завещание: «…и будьте со мною похладнокровнее при свидании, — умолял он, — иначе я не выдержу».

Последняя его воля была исполнена: согласно ей право на издание сочинений поэта с благотворительными целями передавалось Н. И. Второву, а все вырученные от продажи вещей средства предназначались близким и дальним бедным родственникам Ивана Саввича — при этом не были забыты не только Аннушка Тюрина, но и те люди (их более десятка), чьи имена почти не упоминаются в его биографии. И здесь Никитин остался верен себе — он не только воспевал священность семейных уз, но на пороге земного бытия, как мог, доказывал это конкретным гуманным делом. Но, мы помним, с не меньшим пафосом он всем своим творчеством проклинал семейный деспотизм. Имени отца в своем духовном завещании он не оставил…

Вести о безнадежном состоянии здоровья поэта дошли до Н. И. Второва, в то время совершавшего большое путешествие за границей с целью подготовки огромного труда о муниципальных устройствах городов в Европе. «Я, как брата, люблю Ивана Саввича, — писал Второв, — потеря его будет сильным для меня ударом». Еще недавно Второв звал Никитина в Петербург отдохнуть от постылого Воронежа, когда-то так же звал А. В. Кольцова для духовного спасения в столицу В. Г. Белинский. История повторяется.

Старший доктор Воронежской губернской больницы А. К. Тобин (иногда в переписке именуется Тобен) принимал все возможные меры для спасения пациента. Последний, уже давно изверившийся в возможностях эскулапов, все-таки цеплялся за советы лекаря. «Ведь вот чувствую, что без лекарства не проживу и двух недель, — говорил он, — а выпьешь несколько ложек микстуры, — ну, как будто и станет легче и надеждишка появится!»

Свидетели трагедии единодушно отмечали удивительное мужество поэта перед лицом смерти. Один из современников вспоминал его слова: «Духом я ничего, бодр и спокоен, но проклятое тело меня беспокоит…». Дабы поддержать этот дух, близкие в утешение рассказывали о происходившем как раз в то время в Задонске, в восьмидесяти верстах от Воронежа, открытии мощей святителя Тихона Задонского, давали читать Евангелие и прочие книги религиозного содержания. Некоторые очевидцы, пожалуй, преувеличивают молитвенное настроение Никитина его худших дней. Старые печальные русские обычаи он соблюдал, но, пожалуй, не так истово, как иногда это изображают. Находившийся с ним рядом в самые тяжкие часы И. И. Зиновьев не случайно писал: «…знавши его убеждения по части религии и то, что он, по его словам, не приобщался (т. е. не совершал обряд причастия. — В. К.) более десяти лет, никто из нас не решался приступить к нему с таким предложением из опасения еще больше расстроить его».

Из мира уходил не смиренник и послушник, а человек огромного мужества. «Увы! Иван Саввич умирает и часами приходится измерять оставшуюся его жизнь, — сообщал 22 сентября 1861 г. М.Ф. де Пуле в редакцию журнала «Время» М. М. Достоевскому, интересуясь судьбой стихотворений Никитина. — Что бы и как бы ни говорили о нем как о поэте, несомненно одно, что он был могучий боец и великий мученик в жизни…». Через три дня тот же корреспондент извещал Н. И. Второва об ужасном положении их общего друга и, в частности, отмечал: «…грудь едва дышит, и самое дыхание у него сопровождается глухими стонами». Тем не менее и в эти минуты поэт держался стойко, благодарил за беспокойство близких людей.