Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

— Я и есть Сирота, — объявил Змей.

— Ты — Сирота?! — в один голос воскликнули царевич и верволк.

— Сирота, потому что один остался, без родителей и братьев, благодаря вам, людям из немирья, — Сирота кашлянул, обдав собеседников едким дымом. — Ваши богатыри всех уничтожили.

Царевич и Серый попятились к лесу.

— Сами виноваты. Не мы первые войну объявляли. Знаешь, сколько городов и весей твои родственнички пожгли? — спросил Иван.

— Много, — согласился Сирота. — Кровной мести не будет. Я когда один остался, маленьким еще был, у диких гусей воспитывался, — Сирота раскрыл крылья и, вытянув шею, демонстративно загоготал по-гусиному. Из раскрытой пасти к небу повалил черные кольцевидные облачка, похожие на перегоревшие бублики. — У меня прозвище было Гадкий утенок. На зиму я со своими братьями в Африку улетаю. Привычка. Итак, вас надо к людям, в немирье доставить?

— Да, если можно? — Иван вытер вспотевшее лицо.

— Можно, — ответил Сирота.

— И что, кроме тебя, больше Горынычей не будет? — спросил Серый.

— Никогда, — вздохнул Сирота.

— А как вы размножаетесь?

— Яйцами, как все земноводные. — Сирота вытянул шею, внимательно посмотрел на людей. — У меня грузоподъемность — 200 кеге. В вас по восемьдесят будет. Значит, потяну, тем более отсюда недалеко.

— Тогда мы лучше сами дойдем, — предложил Серый.

— Из Лукоморья не просто выбраться, к нему вход и выход знать надо. Дороги заповедные, — усмехнулся Змей. — Полезайте на шею. Только осторожно. Крылья не потопчите.

Из серого хребта вырастали ромбовидные пластины, среди которых уселись будущие воздухоплаватели.

— Эх, прокачу! — закричал Сирота и упал в овраг. За парапетом, на котором любил посиживать дракон, начинался крутой и глубокий обрыв. Змей сложил крылья, накрыв ими путешественников, камнем полетел вниз. Ветер по-разбойничьи засвистел в ушах, за спиной царевича испуганно завыл Серый. Крылья с треском распахнулись, дракон плюнул «греческим огнем» в темное дно расщелины и быстро полетел, ловко лавируя между каменных стен.

— Предупреждать надо, драный ковер-самолет, — прокричал, задыхаясь от напора ветра, верволк.

— Держитесь крепче! — весело гаркнул Сирота, переворачиваясь на 90 градусов и пролетая сквозь узкую скалистую расщелину. Стены широко разошлись, дракон сильно захлопал крыльями, стремительно набирая высоту. Темно-зеленый заповедный лес и темный зев расщелины стали быстро таять, клубясь в молочном тумане, свертываясь в уменьшающийся с каждым мигом клубок. Со всех сторон их окружили облака.

Осмелев, царевич постучал костяшками пальцев по пластинке. Из тумана выплыла плоская голова.

— Что-то беспокоит?

— Нет, я…

— Долго лететь? — вмешался Серый.

— Не долго.

— Я хотел спросить, почему спрятали меч-кладенец?

— От людей спрятали, — голова скрылась в тумане.

— Почему от нас?

— Ты представь, что будет, если вам, в немирье, меч вернуть? Вы друг дружке мигом головы поснимаете.

— Когда он у Кощея был, вам тоже доставалось, — вспомнил Серый.

— Мы давно осудили его культ личности и никогда к нему не вернемся. Почему многоголовые погибли?

— Ты о соплеменниках?

— О них. У нас, драконов, говорят: лучше иметь шесть умов в одной голове, чем шесть голов на один ум. Многоголовые были побеждены богатырями только потому, что среди голов никогда не было согласия, каждая считала себя старше и умнее.

— А ты дорожишь? — насмешливо выкрикнул Серый.

— Приходится, она не только одна, она единственная на белом свете. — Сирота нервно замахал крыльями, поднимаясь выше. Теперь в загустевшем молочном тумане невозможно было разглядеть серые пластины, за которые крепко держались воздухоплаватели. Огромное тело змея растворилось в белом облаке. Ивану показалось, что он один, затерялся в туманном молочном море. Исчез мир, исчезло время… если бы не приглушенное хлопанье крыльев, появлявшихся и пропадавших в тумане, с равным интервалом. Я один, кругом никого и ничего… так был создан наш мир — от тоски и одиночества. Из тумана донесся приятный и солидный баритон Сироты. Дракон пел песню:

Как много звезд на тусклой синеве!Весь небосклон в их траурном уборе.Степь выжжена. Густая пыль в траве.Чернеет сад. За ним — обрывы, море.Оно молчит. Весь мир молчит — затем,

Что в мире Бог, а бог от века в нем.

Царевич закрыл глаза. Песня ему нравилась, в её словах была сокровенная правда.

…Сажусь на камень теплого балкона.Он озарен: могильно-бледный светРазлит от звезд. Не слышно даже звона,Ночных цикад… Да, в мире жизни нет,Есть только бог над горними огнями,Есть только он, несметный, ветхий днями.[6]

За спиной послышались всхлипывания и подвывания Серого.

— Вот живем, живем, а зачем и для чего? — всхлипывал верволк.