Но в июле в Москве случился большой пожар. Царь отправил жену в Коломенское, а сам возглавил тушение. Поднял военных, горожан. Современники отмечали, что пожар «стоил битвы» [392]. В то время деревянные дома, уже охваченные пламенем, не гасили, это было бесполезно. Огонь останавливали, ломая постройки на его пути. Иван Васильевич лично руководил работами, его жизнь несколько раз была в серьезной опасности. Командуя пожарными бригадами, он «заезжал против ветра», а потоки пламени прорывались, вспыхивали здания вокруг царя и его подчиненных. На них несло тучи удушающего дыма. Когда казалось, что с бедствием справились, пожар несколько раз возобновлялся в разных местах. Отсюда возникает подозрение, случайным ли он был. Картина напоминала тот самый «великий пожар» в 1547 г. Но на этот раз под командованием государя «битву» выиграли, Москву отстояли.
И как раз в связи с этими событиями летописи упоминают, что Анастасии опять стало плохо. Всюду служили молебны о здравии, муж проводил бессонные ночи в молитвах у ее постели. Конечно же, привлекли лучших лекарей. Но 7 августа царица умерла. Даже в скупых строчках летописей мы можем увидеть, какое потрясение навалилось на Ивана Васильевича. На похоронах он не мог сам идти, «Царя и великого князя от великого стенания и жалости сердца едва под руки ведяху». Но и простые люди восприняли смерть государыни как собственную трагедию, «бяше о ней плачь не мал, бе бо милостива и беззлобна ко всем». «И не токмо множество народу, но и все нищии и убозии со всего граду придоша на погребение, не для милостыни, но со плачем и рыданием великим провожаше; и от множества народу в улицех едва могли тело ея отнести в монастырь» [393].
Точный «диагноз» Анастасии был поставлен уже в ХХ в. при химическом исследовании останков. Содержание мышьяка — в 10 раз, содержание ртути в костях в 4 раза, а в волосах — в 100 раз выше максимально допустимого уровня [123]. Ее травили не один раз, несколькими способами. Судя по всему, этим объяснялась и осенняя «болезнь». Тогда не сумели извести, а летом все же добили. В XVI в. химических анализов не делали, но признаки отравления знали и обстоятельства смерти сочли подозрительными. Началось расследование по поводу «чародейства» (в это понятие входило и отравительство).
А нити сразу потянулись к Адашеву и Сильвестру. Стало известно, что они злословили покойную, считали ее виновницей собственного падения (что подтверждает — Анастасия действительно помогала мужу противостоять влияниям советников, открыть глаза на них). После удаления Сильвестра в ее адрес пустили кличку «Евдоксия» (по имени византийской императрицы, гонительницы святого Иоанна Златоуста — как видим, бывший «наставник» царя скромностью не страдал). А вдобавок стали поступать известия, что Адашев ведет какие-то подозрительные сношения с ливонскими городами [394].
Через три недели после смерти жены Иван Васильевич отозвал бывшего любимца из действующей армии, назначил воеводой в недавно взятый Феллин. Это было еще не наказание, но уже понижение. А вскоре царь отобрал вотчины Адашева в Костромском и Переславском уездах, выделив взамен земли в Бежецкой пятине Новгородской земли. Это будет понятно, если учесть — при государевом дворе несли службу дворяне центральных областей. А новгородские получали назначение в Новгороде. Подняв Адашева «из гноища» и увидев его неблагодарность, Иван Васильевич решил навсегда удалить его от себя, от столичных общегосударственных должностей.
Но неприятности недавнего временщика этим только начинались. Вторым воеводой в Феллин был назначен костромской дворянин Осип Полев, и он вдруг вздумал местничать с Адашевым. Пока тот находился у власти, с ним почему-то не спорили даже высшие аристократы! Теперь же выяснилось, что даже второразрядный Полев в списках костромских дворян стоит выше предков Адашевых — Ольговых. Иван Васильевич рассудил спор в пользу Полева. А низринутого вельможу перевел в Дерпт. Курбский позже писал, что в Дерпте его бросили в темницу. Это очередная ложь. Адашеву было велено состоять в распоряжении воеводы Хилкова на должности «нарядчика» — начальника крепостной артиллерии. Но… до исполнения этих обязанностей Хилков его почему-то не допустил. Адашев «бил ему челом многажды», однако воевода не реагировал [395].