Из дневников и рабочих тетрадей

А вот письмо неожиданное. От человека, жившего далеко, за границей. Неожиданное не потому, что я не знала о дружбе Юры с Ефимом Эткиндом[116] (мы видались в восьмидесятом году в Париже), но в нынешние прагматические времена трудно представить, что человек, отправляясь в дальнюю поездку за рубеж, спешит послать «проездом» из Бреста письмо автору, в котором делится своим впечатлением о прочитанной книге.

Дорогой Юра,

Пишу Вам с дороги, из Бреста, потому, что мне не терпится Вам сказать, что Вы заслонили мне Вашей книгой[117] все, что в вагоне и вне его. Вы, наверно, не раз уже слыхали то, что я сейчас Вам скажу, но я все же скажу: книга эта удивительная среди окружающих ее по полноте сказанной правды, по благородству и мужественности тона, по отсутствию всяких заигрываний с читателем и попыткой внешними, фальшивыми средствами его увлечь, по точности и лаконизму, восходящим, – как Вы, наверно, этого хотели, – к Тациту. Но вот еще что мне было особенно интересно: замечательные и как бы походя брошенные мысли об искусстве и его роли, как, скажем, в том месте, где Вы в нескольких фразах говорили о времени как о художнике. Сталин унижен и раздавлен здесь хуже, чем любой бранью: расправа с теми женщинами и детьми, которые его привечали, с товарищами, спавшими с ним в одной койке – куда же дальше!

В общем, хочу сказать: эта тоненькая книжка – большая книга. Спасибо Вам, что Вы мне ее подарили.

Крепко жму Вам руку.

Ваш Е. Эткинд. 17 апреля 67.

Разбирая письма шестьдесят седьмого года, я на одном из конвертов увидела среди набросков – профилей мужчин, каких-то геометрических рисунков, летучий, исполненный карандашом... набросок моего портрета. Посмотрела дату на почтовом штемпеле и... вспомнила!

Да, это был год шестьдесят седьмой. Август. Соседи по дому М. почему-то пригласили меня в гости. «Мы будем скромно отмечать день рождения Юры Трифонова, обязательно приходи», – сказали они. Я знала, что год назад у Трифонова умерла жена, и то, что день рождения устраивали ему друзья, было, ну, скажем, понятно и естественно. Но почему приглашена я? Для меня Трифонов уже тогда был писателем если не великим, то бесконечно чтимым, отстоящим от меня на дистанцию немыслимую. Я была растерянна. Сидеть за одним столом с самим Трифоновым! Кроме того, мне некуда было девать собаку. Муж был в отъезде, а находиться в доме одна собака не умела: начинала выть и скрестись в дверь. И я решила зайти ненадолго с собачкой.

Он сидел лицом к окну, бледный, неподвижный, лицо отекшее. От него шло дыхание такой беды, такого душевного и бытового неустройства, что я просто испугалась этого человека и того, что он нес с собой. Мне было неуютно за мрачным застольем, я что-то лепетала и довольно скоро откланялась. Через несколько лет выяснилось, что он сам попросил пригласить меня. Почему-то ему казалось, что я тоже несчастна.

«Но ты пришла холеная, беспечная, с глупой собачкой на глупом поводке, и я – старый несчастный дурак...»

Юра говорил мне, что давно, с самого начала нашего знакомства, как бы не забывал обо мне. Мы существовали отдельно, на очень большом расстоянии, видались редко и случайно, но я тоже помнила каждую встречу.

«Знаешь, Нина была ведьма. Однажды она мне сказала: «Вот я умру, и ты женишься или на какой-нибудь редакторше, или на Ольге» (и назвала мою тогдашнюю фамилию).

Так и случилось.

В 1967 году Юрий Валентинович ездил в Ростов, Таллин, Болгарию и Вену. В Таллине он познакомился с Рихардом Густавовичем Маяком.

Запись в рабочей тетради.