Из дневников и рабочих тетрадей

Агния – одна из героинь романа «Время и место» – была совершенно иным человеком. Но ситуация – та же: Агния, узнав об измене, повесилась и на двери чулана оставила записку: «Осторожно, я здесь вишу».

Я вспоминаю пустынный пляж в маленькой деревне на Рижском взморье. Мы идем по пляжу и разговариваем о былом, о страшном и непонятном в жизни взрослых, чему неизбежно становишься свидетелем в детстве. Припомнилось, что сразу после войны было много случаев самоубийств женщин. Одна женщина в нашем доме выпила каустик, другая повесилась и на двери оставила записку «Не бойтесь! Я здесь вишу». За четыре года войны душевные силы иссякли, не осталось никакого запаса, и любая беда валила наповал... А Юра, наверно, вспоминал и Евдокию Викторовну Гуськову, и вот в главе романа «Время и место», который он писал тогда, в главе под названием «Конец зимы на Трубной» появилась Екатерина Гурьевна «...женщина лет пятидесяти, настрадавшаяся в жизни, потерявшая мужа, сына и квартиру в Москве, скитавшаяся по домам, живя где чужой добротой, где своим трудом, ибо была портниха. Эта Екатерина Гурьевна Антипову нравилась: замечательно умела рассказывать о своих скитаниях, и как-то странно, без горечи, без нытья, даже весело, то вспоминала шутки, то хороших людей, а люди ей попадались непременно хорошие, редко про кого скажет кратко, с неудовольствием: «Это был тип». Или: «Это была плохая женщина». И не хочет о таких распространяться. Человек она была полезный: то шила, латала, перелицовывала что-нибудь, а то и в магазин сходит, и суп сварит... Жизнь у Екатерины Гурьевны получалась несладкая: прописки московской нет, чуть что – собирай манатки и сматывайся от одних добрых людей к другим. Разговоры с участковым – приятного мало».

В 1972 году Ю. В. в мае закончил роман «Нетерпение».

Вот что написал об этом романе Сергей Павлович Залыгин. «...Его роман «Нетерпение» – поистине поразительная и колоссальная работа. Едва ли не каждая строка этого высокохудожественного произведения излагает в то же время факт подлинный, имевший место в действительности такого-то числа, такого-то года. И не только сам факт, но и сопутствующие ему мельчайшие обстоятельства – все выявлено Трифоновым в подробностях, как бы даже и невероятных. И все это сделано спокойно, как нечто само собой разумеющееся и совершенно необходимое, а в то же время эти подробности непрерывно работают на общую концепцию романа, на его главную мысль, на его глубоко правдивую идею».

Есть в этом романе одна загадочная, как бы выпадающая из текста, фраза. Она значит для меня немыслимо много... «...август, троллейбус в сторону Лужников...»[197]

На набережной, напротив Нескучного сада стоит высокий дом сталинской эпохи. В нем, наверное, и сейчас есть, если не перепланировали «новые русские», «улучшая свои жилищные условия», двухкомнатная квартира. В нее Юра приходил из Архива.

Моя подруга на два года уехала тренировать сборную по теннису одной из соцстран. Ключи оставила мне. Сколько же всего происходло в этом убогом, почти без мебели, приюте. Слезы, расставанья, снова встречи и снова расставанья надолго – казалось, навсегда. «Затянулся наш роман, он затянулся в узелок, горит он – не сгорает...» – Юра любил эту песню Окуджавы. А еще – «Как прекрасен этот мир» и еще одну. Я как-то напевала ее: «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает... мы привыкаем к несовпаденью...» – «Повтори», – попросил он. Совпадали ли мы? Сначала – нет. Почти все время натыкались на углы. Поэтому мне трудно цитировать его дневник того времени. И все же...

«Она любит, чтоб как с гуся вода. Привыкла», – записывает он в те дни.

– Я не люблю весну, – сказала она.

– Почему?

– В ней есть надежда.

– Это ведь хорошо.

– Нет. Надо учиться жить без надежды.

– Милая моя девочка.

Предчувствую, кто нападет на меня за «Нетерпение». Особенно злобно «специалисты» и среди них первыми, казалось бы, очень свои, но не свои, не свои...