Из дневников и рабочих тетрадей

В этой же квартире он писал свой замечательный ответ немецкому писателю Мартину Вальзеру, отвечая на его вопрос: «Как Вам живется, Юрий Трифонов?» В этой квартире рассказывал мне замысел «Дома на набережной». Рассказывал неинтересно – все какие-то подробности про преподавательницу немецкого языка Юлию Михайловну, и я... уснула. Он не рассердился, не обиделся. В этой квартире мы принимали лукавого японского бизнесмена. Он издал книгу Брежнева в количестве пятидесяти или ста экземпляров, но тираж указал астрономический и за это получил от ВААПа[198] права на Трифонова и (по совету Ю. В.) на Абрамова, а также почему-то право вывозить какие-то отходы деревообрабатывающей промышленности из Находки. Очень умелый человек. Забавный. Очень ценил Ю. В. и его творчество, особенно «Дом на набережной». На вопрос: почему именно «Дом на набережной»? – ответил честно: «Потому что я – Глебов!»

Прочитав «Нетерпение», я была потрясена. Я понимала, как, из чего выросли «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», но вот как написана такая глыба – «Нетерпение», не понимаю и до сих пор.

Ну, положим, узнаю какие-то черты В. Новохатко[199] в образе А. Желябова, характер и внешность С. – в Гольденберге, такую-то – в Анне Макаревич. Вот и все. А – остальное как?!

Была у Юры одна знакомая дама; умеренно диссидентствующая, умница, как говорится «рафинэ». Она и сейчас «впереди прогресса». Так вот эта дама написала Ю. В., что «Нетерпение» – очень рациональный роман. Глупость несусветная: роман дышал и дышит живой жизнью, почти злобой дня. Я уже упоминала, что выписки и конспекты периода подготовки к роману занимают двадцать толстых тетрадей, использовано более трехсот источников. Многое, оставшись как бы невостребованным, на самом деле держит «на плаву» эту сложнейшую конструкцию, подпирая ее пластом знаний, размышлений, фактов, деталей... Но главное вот что: поскольку роман исторический, здесь уместны слова из «Нобелевской речи» Камю.

«Писатель, по определению, не может быть слугою тех, кто делает историю – напротив, он на службе у тех, кто ее претерпевает».

Как писатель исторический Ю. В. отдал дань тем, кто делал историю, и написал «Отблеск костра», но в «Нетерпении» и во всем, что писал он далее, служил тем, кто претерпевал историю. Поэтому совершенно невозможно представить его на Васильевском спуске или, скажем, в президиуме съезда.

1973

Казалось бы, после такого огромного труда, как «Нетерпение», можно и расслабиться. Но Ю. В. чувствовал себя на перепутье. В «Политиздате» ждали романа о Германе Лопатине,[200] в столе лежала рукопись «Исчезновения», в рабочих тетрадях скопились все необходимые материалы для романа об Азефе. И еще томила, как он любил говорить, «одна идейка». Написать о человеке, вытесненном из жизни, о своем любимом – «лишнем» человеке.

Вот некоторые записи из дневника того времени.

Задача писателя – рассказать еще и о том, что ВНЕ книги.

Читатель должен пытаться понять не только то, о чем рассказывает книга, но и то, что она ХОЧЕТ высказать.

Еще в XIV веке инквизиция считала инакомыслящих уголовниками.

Борьба с инакомыслием на самом деле имеет целью заставить инакомыслящих оставаться таковыми. Не пускать их в общество.

Для будущей повести «Другая жизнь» Ю. В. стал потихоньку собирать нужные книги и журналы. На столе появились экземпляры журнала «Спиритуалист», книга Ури Геллера о парапсихологии, труды известного антрополога и парапсихолога Маргарет Мид, вырезки из «Недели» со статьями о «странном мире», статья Майн Пайнс из «Нью-Йорк мэгэзин» «Тайны мозга», воспоминания Вольфа Мессинга и множество статей самых разных авторов (А. Китайгородский, Л. Сухаревский, Милбурн Кристофер). А поверх всего – потрепанные брошюры Блаватской и некоей Капканщиковой.

И тут пришло письмо от сына знаменитого Филиппа Кузьмича Миронова[201] и всколыхнуло давние мечты написать о гражданской войне на Дону, о расказачивании.