Из дневников и рабочих тетрадей

Мы не могли знать, что совсем рядом будет и Юрина могила. Теперь пустырь исчез. Нет пустыря, все «заселено». Рядом с Юрой лежат его друзья: Арбузов, Тендряков, Верейский, Эфрос, Гердт... «Кого больше, живых или мертвых?» – спрашивал античный философ... Впрочем, один раз Юра «пошутил» (мы проезжали мимо Кунцевского кладбища):

– Ты меня здесь похорони. Тебе будет удобно, на полдороге между домом и дачей. По пути заедешь. Еще неизвестно, как сложится твоя «другая жизнь», может, и времени для кладбища недостанет, а тут удобство...

«Другая жизнь»... Это самая загадочная, со множеством тайн книга. Начиная с посвящения. Повесть посвящена «Алле». Аллой звали его жену (прощальный подарок?), но и другую женщину, ту, с которой он встретился вскоре после смерти Нины Нелиной, тоже звали Аллой. Она тоже жила в «доме на набережной», но в другом, не в сером напротив Кремля, а в выгнутом – напротив Киевского вокзала.

У нее умер муж, и они с Юрой пытались вместе смягчить горе. А потом она умерла. Юра часто вспоминал о ней.

Еще одна тайна «Другой жизни» – полусон-полубред Ольги Васильевны. Тот, где они с Сергеем выходят к деревянному забору, и на лавочке возле забора сидят психически больные люди.

Однажды Юра рассказал мне, что, собирая грибы, заблудился. Меня это, помню, удивило. Заблудиться в краях, где находится дача, довольно трудно. И леса не такие уж обширные, и поселков много, и два шоссе рядом: Киевское и Калужское. Но он заблудился. Нервничал, его охватила странная тоска. Ходил кругами, пока наконец не вышел к глухому деревянному забору. Пошел вдоль него и увидел в просвете темной дороги-аллеи, идущей от ворот забора, Калужское шоссе.

Я тоже уткнулась в эти ворота, полюбопытствовала однажды, что это за дорога уходит вправо от шоссе. Дорога была вымощена выбитой временем брусчаткой, мелкой, старого образца, а по сторонам стояли огромные сильные деревья, их кроны почти не пропускали света, и я шла в зелено-сером мраке. Потом я выяснила, что за забором когда-то находилась дача Ежова и маленькая «личная» следственная тюрьма. А напротив, через шоссе, зловещее место расстрелов – рядом с совхозом «Коммунарка».

Прошло почти двадцать лет после смерти Юры, и удивительная женщина Татьяна Ивановна Шмидт принесла мне справку о захоронении отца Юры – Валентина Андреевича.

Он был расстрелян в «Коммунарке». Татьяна Ивановна занимается святым и подвижническим делом увековечивания памяти погибших в годы сталинских репрессий.

И еще она принесла мне копию письма бабушки Юры Т. А. Словатинской к матери Тани Шмидт.

Двадцать пятый год, август. Мать Тани – Лидия Павловна Товстуха путешествует на пароходе по Волге. У нее недавно умер сын, обострился туберкулез. Ее муж – Иван Павлович Товстуха,[216]

отец Тани, в те времена был директором Института Ленина (позже ИМЭЛ), институт был тогда одним из отделов ЦК. Дачи Товстухи и Трифоновых были рядом в Серебряном бору, но не это обстоятельство стало основанием глубокой, доверительной дружбы семьи Товстухи и Словатинской.

А доверие было, иначе почему в письме есть такие строки: «...Женя моя (мать Юры) донашивает свою тяжесть. Очень уже трудно последнее время при ее неподвижном характере. Не представляю себе, когда ее настроение улучшится. Все думает молча, думает. Молода уж очень, и ей, конечно, трудно справиться со всем тем, что ей пришлось одолеть...»

Август, двадцать пятый год, почта работает исправно... До рождения Юры осталось семнадцать дней, и его молодая мать погружена в себя. Так и он бывал погружен и медлителен. Никто еще не знает, что последний путь Валентина Андреевича – на «Коммунарку», по тому шоссе, по которому Юра будет много-много раз ездить на дачу. Как хорошо, что он не узнал об этом никогда. Не испытал муки.

«Другая жизнь» будет напечатана в августовском номере «Нового мира» ровно через пятьдесят лет после письма бабушки и через тридцать семь лет после гибели отца. Вообще число тридцать семь было роковым для Юры. Он и жил в квартире сто тридцать семь...