Из дневников и рабочих тетрадей

И вдруг, совершенно неожиданно, через несколько белых страниц – список героев и план романа «Ностальгия». Так Ю. В. хотел сначала (еще в 1974 году!) назвать будущий роман «Время и место». Написал он этот роман спустя четыре года. До него написал «Дом на набережной» и «Старик». Как тут не вспомнить слова Льва Толстого, записанные Ю. В. в одной из тетрадей, слова о том, что человек умирает тогда, когда выполняет некое свое предназначение. Выходит, что предназначением было написать все, что было написано до марта 1981 года?

Удивительно, что в 1974 году план «романа-пунктира» был продуман и позже не изменялся. Что касается героев, то Киянов именовался Костиным; фамилия впоследствии была изменена, так как Константин Федин был жив, а сходство с героем по фамилии Костин было прозрачным.

Был еще некто Герман Иванович Замышляев, был Лукичев – бакенщик на Волге. В романе их нет.

В марте умерла моя самая близкая подруга. Юра подошел ко мне в ЦДЛ, подошел тяжело, бесповоротно, при всех. И сказал: «Я знаю, умерла Таня, мне ее очень жалко и вас тоже».

Таня его любила, видела его незащищенность, его боль.

Он стоял рядом и молчал, а меня испугала эта прилюдная демонстрация наших особых отношений, я проблеяла что-то нечленораздельное. С каким презрением он посмотрел на меня и отошел! Мы никогда не вспоминали об этом эпизоде, потому что оба его помнили.

16 марта 75 года

То, что произошло вчера – непоправимо. Не нужно было все это затевать. Фальшь... Я, как всегда, толстокожий, не услышал грозовых разрядов и не ушел сразу вместе с А. А надо было! Независимо ни от чего: ни от наших с ней отношений, ни от разнузданности... Именно оттого, что виноват кругом, обязан был уйти...

А другая уехала в горы загорать. Заказала привезти из Германии мыльницу и футляр для зубной щетки. Какие-то пионерские просьбы.

Ее жестоко и несправедливо топтали на семинаре. За все: за зимний загар, за дубленку, за мужа-начальника, за то, что недавно опубликована книга. Она сидела с дрожащим подбородком, в красных пятнах, и, как всегда, ничего не понимала. Рассказ, кстати, совсем неплох. Даже удивительно – откуда? Пожалуй, от дьявольской наблюдательности и очень сильного национального самоощущения. Домой привезла молча. Пили чай. Очень много курила и смотрела вопросительно. Я сказал, за что ей врезали. Оказывается, про книгу сболтнула от неуверенности. Потом расплакалась. Говорили о женской прозе.

После семинара идем с Левой[212]

по Пушкинской.

Лева:

– А твоя почему на занятия не ходит?

– Ты о ком?

– Ладно, Юрка, я-то вижу, как она на тебя смотрит.

Еще одно мучительное лето в Дубултах. Приехали Вася и Майя.[213] Поселились где-то в деревне. Красивые, загорелые, и сияние счастья вокруг них.

В то лето я ездила в командировку на алмазные прииски в Якутию. Страшно волновалась, как справлюсь, разберусь ли в деталях производства, сумею ли найти общий язык с тамошними, представляющимися мне загадочными людьми.

Юра посоветовал: «А ты найди главного технолога или главного инженера. У него будет обязательно фамилия Зусман или Кац. Он все знает и все объяснит толково».

Приехав, я осторожно спросила, нельзя ли повидаться с главным инженером. Оказался – милейший человек, фамилия Зусман. Юра очень радовался, что угадал.