Из Египта. Мемуары

После ужина в тот первый вечер в Мандаре мы поставили на стол две керосиновые лампы и уселись играть в карты. Бабушка Эльза открыла банку marrons glacs[110] – редкое лакомство в Александрии. Моя же бабушка, опасаясь, что гостям не хватит, разделила со мной каштан, потом увидела, что их еще полно, и разрезала второй, а за ним и третий. Эльза ее одернула: мол, или бери целый marron, или не бери вовсе, а привычка резать кусок пополам, чтобы в итоге все равно съесть столько же, отвратительна. Дедушка Нессим велел ей успокоиться. Синьор Далль’Абако не любил сладкое. Зато сладкое любил Джоуи. Он попросил у синьора Далль’Абако его долю и подцепил вилкой из банки последний marron.

– Ради бога, ne vous gnez pas, не стесняйтесь, – бабушка Эльза поджала губы. В какие-нибудь пять минут от ее драгоценных каштанов не осталось и следа. Джоуи, повесивший твидовый пиджак на спинку стула, повернулся, пошарил в карманах и выудил две непочатые пачки сигарет: «Грейс» и «Крейвен Эй».

– Вот это угощение так угощение, – заметил мой отец, не отваживавшийся покупать на черном рынке.

– Можно мне тоже? – спросил мой репетитор.

– Ну разумеется, синьор Далль’Абако.

– Марио, – поправил тот.

– Марио, – с веселым удивлением повторил англичанин и отпил скотч.

Почти все курили. Джоуи предложил сигарету Абду, тот взял ее с неохотой, пояснив, что выкурит позже.

Разумеется, разговор перешел на школы. У Джоуи был коллега, своего рода поэт, чья жена, гречанка, преподавала в американской школе, лучшей в Александрии; в итоге практически единодушно решили, что осенью мне следует пойти туда, поскольку ВК для меня больше не годится, в особенности после случившегося в последнюю неделю Рамадана.

– Твоя жена поступила очень отважно; лишь бы не было последствий, – заметила Флора.

– Лишь бы не было последствий, – повторил мой отец.

– Мы еще и не такое вытворяли, – продолжала Флора, которая во время учебы в консерватории регулярно нарушала дисциплину.

– А я так и вовсе был отъявленным сорванцом, – вставил Джоуи, бывший ученик Итона, поднял глаза и сдул клубок дыма. – Я устраивал проказы и похуже переодевания в спортивную форму на другом уроке.

– Да, но это был урок ислама, – перебил отец.

В тот исключительно теплый майский день на уроке ислама случилось вот что: я тайком снял серые брюки и надел белые шорты. Потом снял рубашку (галстук, впрочем, оставил). За ней майку. Носки. Часы. Однокашники последовали моему примеру и тоже принялись переодеваться – разве что, из уважения к своей вере, не обулись в теннисные туфли. Мисс Шариф о случившемся оповестил юный Тарек – скорее из благочестия и почтения к старшим, чем из вредности. Учительница подняла глаза от Корана и, к своему изумлению, увидела, что почти весь класс переоделся в белое.

– Он подбил их надеть спортивную форму, – пояснил Тарек.

– Ох, сестра! – воскликнула мисс Шариф, подскочила ко мне, пребольно ударила книгой по голове и снова взвизгнула: – Ох, сестра!

И меня тут же потащили в кабинет мисс Бадави.

Вечером, когда я вернулся с футбола, Роксана заметила у меня сзади на ногах синие пятна. Сам-то я никогда никому не пожаловался бы. Она попыталась стереть их ладонью, не получилось, тогда она в ужасе выбежала из комнаты и сообщила обо всем моей маме. Мама немедленно пришла и потребовала объяснений. Взволнованное лицо Роксаны и слезы, с которыми я рассказывал об утреннем происшествии, видимо, заставили маму подавить тревогу; едва я залез в ванну, как мама опустилась на колени рядом с Роксаной, и обе женщины принялись вместе меня купать, орудуя мочалкой так бережно и осторожно, что я почувствовал себя раненым солдатом, которого перевязывают две юные монахини.

Отец расстроился и за ужином никак не мог решить, на кого ему злиться, на школу или на меня.

– На этот раз они хватили через край, – сказала мама.

– Нет, на этот раз он хватил через край. Оскорбил их религию, а если он оскорбляет их религию, то и мы ее оскорбляем, а если мы оскорбляем их религию, нас арестуют, посадят в тюрьму, лишат всего и выдворят из Египта. Еще не хватало, чтобы мое имя трепали в мухафазе. Теперь понимаешь?

– И понимать не хочу.

На следующее утро, пока отец после зарядки принимал душ, мама попросила мосье Полити поскорее надеть пиджак, велела Абду сказать водителю автобуса, что сегодня я в школу не поеду, мы в спешке спустились к подъезду, и мама приказала Хасану, водителю моего отца, отвезти нас в ВК. Мы приехали минут на двадцать раньше первого школьного автобуса, пансионеры еще не закончили завтрак. Мама сказала: вылезай из машины. Недоумевающий Полити (его мускулистая грудь распирала пиджак, и в целом он смахивал на телохранителя какого-нибудь гангстера, разве что без галстука) направился за нами.