Из Египта. Мемуары

Проснувшись поутру в Мандаре, я сразу бежал к окну – посмотреть, какое сегодня море. Порой, еще лежа в кровати, я вслушивался в далекий шум волн и понимал, какая сегодня погода. Иногда с пляжа долетали крики детей, ловивших волну: значит, море неспокойно. А бывало, что не доносилось ни звука – ни воплей мальчишек, ни плеска волн, ни криков уличных торговцев, ничего, все замирало, и казалось, что воздух глушит любые звуки. И тогда я понимал, что вода гладкая, как нефтяное пятно, как говаривала тетушка Флора: даже рябь не набегает.

В доме пахло молотым кофе. Роксана уже была на кухне: варила кофе в маленькой джезве, курила сигарету. Она была в купальнике. Джоуи еще спит, сказала она, и все спят, даже слуги еще не приходили. Мы тихонько отворили дверь на веранду, зная, что, стоит приподнять редкотканую занавеску, и нашим глазам откроется настоящее чудо. На улице не было ни души, капоты припаркованных автомобилей блестели в утреннем свете, за машинами тянулись дюны, старые пальмы и виллы, наслаждавшиеся воскресным покоем; лазурное море сверкало в лучах солнца.

– Какой день! – заметила Роксана и медленно, чтобы не расплескать кофе, направилась к маленькому тяжелому стальному столику моего деда, который летом из-за проступившей ржавчины приходилось перекрашивать эмалевой краской – каждый раз другого цвета. Краска лупилась на углах, проступали нижние слои, так что можно было их пересчитать, точно годичные кольца у дерева, и понять, как давно этот столик у нас – он, как и многие другие здешние вещи, был гораздо старше меня.

Мы хотели было сесть у балюстрады, смотревшей на море, как вдруг заметили в углу веранды синьора Далль’Абако в плетеном кресле: он задрал худые ноги на перила, чуть откинувшись назад.

– Когда же вы проснулись? – удивилась Роксана.

– Давно, – сказал он. – Я хотел встретить рассвет.

Я никогда не видел рассвета.

– Вы хорошо спали? – спросил он.

– М-м-м-м-м. Великолепно, – призналась Роксана. – Великолепно, – она потянулась и зевнула.

– Давно я не видел такого дивного утра.

Роксана посмотрела на море.

– Кто-нибудь еще встал? – поинтересовалась она.

– Нет, – ответил синьор Далль’Абако.

Роксана медленно пила кофе, положив ноги на перила.

– Хотите, я сварю вам кофе?

Сиенец ответил, что подождет, пока все проснутся.

Тут мы услышали, как открылась дверь. Ну вот, сейчас придут и всё испортят, с досадой подумал я.

Но звук донесся из сада. Кто-то отворил калитку и направился по гравийной дорожке к веранде. И тут я понял, кто это. Я совершенно забыл о маленьком утреннем чуде в Мандаре: продавце инжира. Он всегда приходил первым, за ним развозчик льда, потом торговец овощами и, наконец, около десяти утра привозили фрукты.

Роксана взяла две дюжины, попросила взвесить, потом дала нам с синьором Далль’Абако по инжиру.

– Пока по одному, – пояснила она. – До завтрака больше не получите.

Но до завтрака еще оставался час-другой. Я предложил пойти купить фул. В этот утренний час фул наверняка бесподобен.

– А ты знаешь, где его купить? – уточнила Роксана, прежде не бывавшая в Мандаре.

Я кивнул. Торговец фулом останавливал фургончик на углу рю Мордо, возле дюн, и к нему с большими кастрюлями стекались покупатели. Синьор Далль’Абако сказал, что еще не пробовал фул в Мандаре. Потом признался, что вообще никогда его не ел.

– Вы же тридцать лет живете в Египте, – удивилась Роксана.

– E pazienza[112], – ответил синьор Далль’Абако – мол, теперь-то уж что.

Тогда пошли скорее, вставил я, потому что торговец на одном и том же углу подолгу не задерживается. Нет ничего неприятнее, чем обойти все места, где он обычно останавливается, и нигде его не застать.

Торопился я и по другой причине. Мне не хотелось, чтобы к нам присоединился еще кто-нибудь или помешал совершить эту вылазку. Синьор Далль’Абако сказал, что ему нужно переодеться, но я заверил его, что в шортах идти вполне прилично: все равно в такую рань на улицах никого. Роксана надела рубашку, завязала концы на животе. В одной руке она держала сигарету, в другой – большую пустую кастрюлю.

Я вывел их садом позади дома на подъездную аллею, где громкое пчелиное гудение казалось гулом далекого водопада или шумом огромного парового двигателя. Синьор Далль’Абако признался, что боится пчел. Я ответил, что они никогда не жалят. Нужно лишь идти спокойно и стараться не делать резких движений. Оба мне поверили.

Синьор Далль’Абако придержал для нас старую садовую калитку. Мы через нее почти не ходили, хотя, если верить слухам, несколько десятков лет назад попасть на виллу можно было только так. На двери, как и на многих других александрийских воротах, которыми давно никто не пользовался, виднелся растрескавшийся фамильный герб, висел колокольчик, давно уже не звонивший, когда калитку открывали, и старый колониальный молоток.

Эти колониальные молотки в один прекрасный день будут стоить целое состояние, заметил синьор Далль’Абако.