Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Быть может, внешность это отчасти и подтверждала. Приближенные обеих сторон, часто даже не из лиц ближайшей свиты, действительно нередко относились друг к другу с плохо скрываемой критикой, и отзывы о несовершенствах и неправильной политики молодого двора поэтому встречали хотя порою и молчаливый, но все же довольно сочувственный, как казалось, отклик со стороны вдовствующей государыни.

Но что это у императрицы-матери была только внешность, своего рода любезность по отношению к людям, с ней говорившим об этих вещах, в этом я убеждался неоднократно по многим признакам.

Кроме того, особой отчужденности между приближенными обоих дворов также не было, да, конечно, и не могло быть. Делить им между собою было уже нечего, да и большинство высших лиц из ближайшей свиты государя имело одинаковые служебные обязанности и по отношению к императрице-матери.

Если и существовал известный холод к некоторым единичным людям из ближайшего окружения молодой императрицы, то этот холод в одинаковой степени разделяли и остальные лица обоих дворов.

Это последнее обстоятельство скорее их всех соединяло, чем разъединяло. Со своей стороны, государь очень любил и почитал свою матушку, советуясь с нею почти постоянно в наиболее важных государственных и семейных делах. Если бы существовал известный «холод», он мог бы легко ее избегать в подобных случаях.

Но он старался делать все возможное, чтобы исполнить ее желания, иногда ему неприятные, и когда отдавал об этом приказания, то уже в одном подчеркнутом тоне его фразы: «этого желает моя матушка», можно было чувствовать всю глубину его уважения и сыновней любви.

Конечно, скептики могли бы именно в этой подчеркнутости почувствовать, что лично сам государь этим желаниям не сочувствовал и только уступает просьбе матери. Но скептики односторонни и многого не замечают.

Напрасно также упрекать императрицу-мать, что она нарочно держала в тени молодую царствовавшую государыню, занимая первенствующее место на всех выходах и других торжественных собраниях.

Это являлось следствием не только правильно понятого этикета, но и твердого желания государя, да, я думаю, и чуткого понимания самой молодой императрицы. Если бы было наоборот, нападки на нее, конечно, еще более бы усилились, и ее обвинили бы не только в недостатке почтительности и такта, но и в особом честолюбии, на которое она уже никоим образом не была по своей натуре способна.

Не оставлявшая ее никогда большая застенчивость сильнее других обстоятельств заставляла ее по собственному влечению невольно держаться в тени и невольно выдвигала на первое место государыню-мать с ее привычной и всегда находчивой любезностью.

Насколько я вспоминаю, одинаковое положение существовало и в царствования императоров Александра и Николая Павловича, когда вдовствующей императрице-матери предоставлялось первое место среди супруг царствующих тогда государей¹⁴⁸. Это было так естественно, что никто тогда ее не упрекал.

Распространенное мнение, что императрица Мария Федоровна не любила совсем своего старшего сына, нагляднее всего показало свою несостоятельность в дни отречения государя от престола, когда он чувствовал себя особенно непонятым и одиноким.

Действительно, на него негодовали тогда все, и те, кто заставил его отречься, и даже те немногие близкие, ему горячо преданные и его любившие за то, что он отрекся.

Кроме его собственной семьи и сестер, лишь одна мать, в своем материнском чувстве, не находила к нему в те часы так мало упреков.

Не раздумывая об опасностях для нее тогдашнего длинного путешествия, она, не теряя ни одной минуты, появилась в Могилеве.

Я помню живо эти мучительные полчаса их встречи, проведенные в грязном дощатом, морозном железнодорожном сарайчике, а также невыносимые минуты их последнего расставания.

Но помню и то, каким благодеянием сказались на государе все эти пять дней пребывания императрицы в могилевской Ставке¹⁴⁹.

За ничтожными перерывами по утрам они не расставались друг с другом до позднего вечера. Без этих долгих часов, проведенных глаз на глаз с матерью, государь, я думаю, не выдержал бы так стойко посланного ему испытания…

XVI

В Гатчине и Петергофе мы с Михаилом Александровичем оставались тогда недолго. Ремонт и переделка нашего дома в Орле уже заканчивались; большая часть прислуги была гофмаршальской частью туда также отправлена, и ничто не мешало нашему окончательному переезду.

Незадолго до этого события вторым адъютантом к великому князю был назначен лейб-гусар штаб-ротмистр граф И. И. Воронцов-Дашков, сын бывшего министра двора и тогдашнего наместника на Кавказе.

По словам Михаила Александровича, его об этом назначении уже несколько лет просили, и этого же давно желала и императрица-мать.

Граф Воронцов-Дашков в том году из-за нездоровья вынужден был покинуть свою службу в лейб-гусарском полку, и такая должность, дававшая ему почти полную свободу, его чрезвычайно устраивала.