Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Правда, у нее бывали, да и то крайне редко, два-три министра и некоторые люди, облеченные мало влиятельною властью, но это не она вызвала их к себе, чтобы «властно руководить» ими, а они сами добивались приема у нее, чтобы в присутствии государя поделиться с нею своими тревогами, жалобами, осведомлениями и затаенными надеждами на ее помощь в проведении некоторых, им желательных мер. Она их принимала, больше их выслушивая, чем ими руководя, соглашалась в большинстве с их доводами, говорила и писала о них государю, как писала и обо всех маленьких проблемах, до нее достигавших, но и только. В дальнейшем она была уже бессильна, так как, по ее же словам, ее советов «не слушались совсем»…

Я удивляюсь, как мог генерал Дубенский записать в своем дневнике, что «государь в полном ее (императрицы) подчинении». «Достаточно было их видеть, – говорит он, – четверть часа, чтобы сказать, что самодержцем была она, а не он. Он на нее смотрел, как мальчик на гувернантку, – это бросалось в глаза…» В данном случае Дубенский повторял лишь дословно то ложное ходячее мнение, которое сложилось у людей, никогда не видевших ни государя, ни императрицу в их частной жизни. Впрочем, и Дубенский был из числа таких. Он видел царскую семью только в официальных случаях или лишь «на людях», когда такое подчинение, если бы оно даже существовало, и при всем желании его видеть уж никоим образом и никому не могло броситься в глаза. Как и большинство остальных, он видел в своем воображении лишь то, что хотел сам видеть.

Еще более удивил меня сенатор Завадский, когда в своих воспоминаниях утверждал, что ему «было еще при царе известно, что в последнее время императрица присутствовала при докладе министров, иногда внося заметки в свою записную книжку, то вызывала министров перед их всеподданнейшими докладами к себе и осведомлялась, о чем они будут докладывать государю». Стоит ли говорить, что подобное утверждение от начала до конца явно не соответствовало действительности и что сенатор Завадский был введен в заблуждение рассказами каких-либо чересчур уж очень словоохотливых людей. Как я уже сказал, императрица никогда не вызывала к себе министров, а это они сами добивались возможности быть у нее. Равным образом я не запомнил ни одного случая, чтобы государыня присутствовала бы при каком-либо докладе министров у государя. Это было бы настолько необычайно и так противоречило бы прочно соблюдавшимся правилам, обычаям, а главное, характерам императрицы и государя, что сейчас бы стало известным всем лицам ближайшего окружения государя, в том числе, конечно, и мне. Впрочем, все революции мира любят выдумывать «правду» как о себе, так и о своих противниках. Когда во время революционного судилища над несчастной королевой Франции ее «публичный обвинитель» стал с жаром утверждать, что она имела на своего мужа столь сильное влияние, что могла добиться от него, безусловно, всего, чего желала, Мария-Антуанетта ему с достоинством возразила: «Одно дело, если человеку дать лишь совет, совершенно другое, если настаивать на их исполнении».

Совершенно такой же ответ могла бы дать и русская государыня всем своим бесчисленным «публичным обвинителям».

Кругом нее все бурлило, осуждало, грозило, сплетничало и устраивало сговоры. Все это она чувствовала, так как все доходило до нее. Ко всему этому она раньше относилась с достоинством, присущим ее сану, и с брезгливым равнодушием незапятнанной женщины. Но теперь, во время войны, дело уже шло не о ней одной, а о более для нее святом и высоком.

Но и в дни своего невольного негодования она вопреки ходившим смехотворным слухам о каком-то замышленном ею перевороте в свою пользу не стремилась ни властвовать, ни управлять. Она лишь желала укрепить в сознании государя необходимость большей властности и меньшей снисходительности. В данном случае она была совершенно права, как, конечно, верно и то, что тот, кто сам желает «устранять», чтобы «властвовать», не стремится так упорно к увеличению власти управляемого, хотя бы и самого близкого по положению человека.

Упомянув здесь столь пространно о воображаемом тлетворном влиянии императрицы Александры Федоровны на государственные дела, лишь невольно хочется остановиться немного подробнее и на других чертах ее характера, какими они представлялись мне, в моих собственных, очень искренних о ней суждениях.

Я лично очень любил императрицу, относившуюся ко мне с большим расположением. Это было нервное, застенчивое, всегда искреннее, высоко настроенное, напряженное существо, забывающее саму себя, свое больное сердце и «бросающуюся навстречу всем страдающим людям».