Из сборника "Рассказы о путешествиях"

Тополь, между тем, вскрывает поступившие телеграммы.

"ПОЗАБОТЬТЕСЬ О БЕБИСИТТЕРЕ НА 27-Е ИЮЛЯ ФРИДМАН", — гласит первая.

Тополь передает ее своему костюмеру и делает неожиданный прыжок пантеры в сторону ванной, где он смог бы, наконец, спокойно перекинуться парой слов с Денни Кайе. Некоторые израильтяне болезненно реагируют на такое обращение и демонстративно покидают помещение, чтобы подкрепиться.

— Он действительно неплох, — обращается г-н Биллицер к стоящему рядом с ним господину. — Только акцент немного раздражает.

— Вы находите? — холодно и уклончиво отвечает герцог Кентский, пришедший сюда вместе с герцогиней, чтобы поздравить звезду с успешным представлением.

Биллицер — после того, как выяснил, с кем имел дело — представляется и спрашивает венценосную пару, не могли бы они договориться насчет него с королевой об аудиенции — или что-нибудь в этом роде.

Звонок из израильского посольства, содержание которого костюмер передает Тополю в ванную, возвещает о прибытии 8 августа группы из четырнадцати парламентариев из Иерусалима, и не будет ли г-н Тополь столь любезен предпринять необходимые меры, желательно в середине.

Авигдор советуется с адвокатом, которого знает по Тель-Авиву, и соглашается построить свое партнерство с Тополем на новых условиях: 45 % его и 55 % Тополя, который, однако, должен незамедлительно внести весь инвестиционный капитал.

Тополь появляется в дверях ванной. Семнадцать фотографов одновременно сверкают вспышками, остальные присутствующие бросаются к Тополю и просят расписаться на своих программках, записных книжках или выделяемых Тополем листках бумаги.

Мэр Лондона договаривается о встрече в четверг с г-жой Векслер.

Герцог Кентский безуспешно ищет свой театральный бинокль, выпавший у него в давке.

Организованная израильским турагенством группа готова к ужину с Тополем.

В Великобритании, Ирландии и всех странах Содружества принято, что часть публики после представления обедает за счет Тополя.

Традиция, традиция… Это знают также и шоферы такси, которые встречают вытекающую из театральных дверей толпу возгласами: "Тополь-тур! Тополь-тур!".

Тополь машет первому же такси, члены израильской обеденной команды распределяются по следующим девяти машинам, которые следуют за первой. Конвой следует в направлении квартала с самыми дорогими ночными ресторанами. Тополь проверяет содержимое своего кошелька на предмет, достаточно ли у него наличности, чтобы заплатить за 40 персон (36 израильтян и 4 англичан, которые на свое счастье прибились к группе). Его явную усталость никто не замечает.

— Ну, конечно, — замечает Биллицер своей сестре. — Успех слишком кружит ему голову. Это уже больше не тот старый, добрый Тополь, которого мы знали в Тель-Авиве. А жаль.

Венгрия

Посещая свою юность

Что чувствует человек, возвращающийся на склоне лет на родину, где он провел свою юность?

Он выглядит, как глупец, который ищет на улице вещь, потерянную тридцать лет назад.

Психологи называют это шизофренией, этаким раздвоением сознания. Что касается меня, например, то одна половина моего раздвоенного сознания с течением лет так или иначе ассимилировалась с народом Израиля, но вторая половина, тем не менее, прячется где-то в прошлом, по ту сторону Татр[21], или Шматр, или Фатр, или каких-то иных татарских имен со дна высохших чернильниц забытых школ, чьи названия доводят до сумасшествия наборщиков и корректоров иврита…

Израиль по своей сути — страна иммигрантов. Вследствие этого там происходят процессы ассимиляции новоприбывших в строго определенных направлениях. И потому иммигранта с первых же дней охватывает сильная тоска по старой родине, в особенности, из-за трудностей с языком. Проходит порой немало лет, прежде, чем свежеиспеченный гражданин начинает думать и писать справа налево, причем последнее — еще и странными иероглифами, установленными тысячелетия назад еврейскими проповедниками, использовавшими их когда-то в Иудее для своей личной секретной переписки.

На этой стадии для иудеизирующегося венгра этаким секс-символом страны будет салями, в отличие от местных зеленых и черных оливок, что каждый день, упорно сопротивляясь, спариваются в его желудке. С течением времени появляются и первые обнадеживающие признаки: иммигрант, который уже не считается совсем новоприбывшим, по ночам мечтает, как он блаженно ведет с Бен-Гурионом занятную беседу — само собой, на безупречном венгерском, — причем выясняется, что Бен-Гурион, собственно, является его дедушкой и членом киббуца около города Кискунфелехигаза. В этой фазе путаница впервые останавливает иммигранта вместе с салями и оливками, и ему доставляет неописуемое удовлетворение, что он постепенно забывает венгерские слова, а в его мечтах "Csеrdašfuerstin"[22] поет на иврите, причем с ужасным венгерским акцентом…