Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Они тронулись в путь. Зимняя дорога являла взору невеселую картину — она напоминала о недавних сражениях, бомбежках, разрушениях и смерти. Съежившись на заднем сиденье, Флавьер через запотевшее стекло смотрел на простиравшиеся вокруг черные поля, тщетно пытаясь вызвать в памяти цветущие деревья, склоны с белым ковром из маргариток. Теперь Мадлен все больше отдалялась от него, смерть утверждала над ней свое господство. Ну, еще усилие! Флавьер чувствовал, что сердце его пустеет. Никогда еще он не видел в себе так ясно, как сейчас. И пить-то он начал для того, чтобы заставить умолкнуть этого невидимку с его вечной скептической ухмылкой, который высмеивал все и вся, корил Флавьера за то, что он постоянно придумывает себе небылицы, наигрывает на струнах души нескончаемую элегию, упиваясь своим несчастьем, бессилием и одиночеством. Однако требовалось все больше и больше алкоголя, чтобы выдворить из сознания этого чересчур рассудительного свидетеля. Когда руки и ноги начинали плохо повиноваться Флавьеру, а голова наливалась свинцом, тогда-то и появлялась Мадлен, кроткая и милосердная. Она рассказывала ему о жизни, которая могла бы состояться, и Флавьер обмирал от счастья. Наутро на свет нарождался новый Флавьер — с горечью во рту, обозленный на весь мир.

— Вот и Сайи, — прокричал Гюстав.

Флавьер протер стекло кончиками пальцев.

— Сверните направо, — сказал он. — Осталось километра два.

Такси катило по дороге, изъязвленной рытвинами. Влага с почерневших от дождя деревьев сочилась в ямы, полные жухлой листвы. Изредка навстречу попадались одиноко стоявшие домишки, над крышами которых вился голубоватый дым.

— Вижу колокольню, — объявил Гюстав.

— Это она и есть… Подождите меня у церкви.

Машина остановилась где и тогда. Флавьер выбрался наружу, посмотрел на галерею в самом верху башни. Волнения не было: напротив, ощущался какой-то странный холод внутри. Он побрел в сторону домов, кровли которых он видел сверху, с лестницы, когда боролся с головокружением. Они оказались совсем рядом, в низине, жмущиеся к каштанам с голыми ветвями, — десяток серых лачуг, вокруг которых, увязая в грязи, бродили цыплята. Тут же стояла приземистая лавчонка: на витрине когда-то была надпись, но буквы давно стерлись. Флавьер толкнул дверь. Внутри пахло свечами и керосином. На полках пылились несколько открыток.

— Чего вам? — спросила старуха, появившаяся из внутренней комнаты.

— У вас, случаем, не найдется яиц? — пробормотал в ответ Флавьер. — Или немного мяса. Я приболел, а в Париже еды не раздобыть.

Тон его был недостаточно просительный, да он особенно и не старался, наперед зная, что получит отказ. Он рассеянно разглядывал открытки.

— Что ж, на нет и суда нет, — сказал он. — Поищу в другом месте. Я, наверное, возьму эту открытку с видом церкви. Святой Николай?.. Это название мне что-то напоминает… Погодите-ка, в сороковом году, в мае, газеты вроде бы писали о каком-то самоубийстве?

— Да, с колокольни бросилась женщина.

— А, да-да… Теперь припоминаю. Кажется, жена парижского фабриканта?

— Да, госпожа Жевинь. Я помню ее фамилию. Это я нашла тело. С тех пор много воды утекло… Но я не забыла бедняжку.

— А выпить чего-нибудь не найдется? — перебил старуху Флавьер. Никак не могу согреться.

Она подняла на него глаза, видевшие кошмар войны и лишенные с тех пор всякого выражения.

— Попробую поискать, — ответила старуха.

Пока она разыскивала бутылку и стакан, Флавьер сунул открытку в карман и достал несколько монет. От дрянной виноградной водки горело во рту.

— Сумасшедшая мысль — прыгнуть с колокольни, — заметил он.

Старуха медленно спрятала руки под шейным платком. Судя по всему, она не находила эту мысль такой уж глупой.

— Она была уверена, что все пройдет как надо, — отозвалась хозяйка. — В колокольне добрых двадцать метров. Она бросилась вниз головой.

«Да я сам видел», — чуть не вырвалось у Флавьера. Дыхание его участилось, но страдания, как ни странно, он не испытывал. Просто он чувствовал, что Мадлен покидает его, окончательно обращается в прах. Каждое слово старухи было подобно пригоршне земли на засыпаемый гроб.

— Я была одна во всей деревне. Мужчин всех призвали. А женщины были в поле. В шесть часов я пошла в церковь помолиться за сына он был на фронте.

Старуха помолчала. В черной одежде она выглядела совсем тщедушной.

— Я вышла через ризницу. Там есть дверь — она выходит с задней стороны… Через кладбище мне ближе до дому… Тогда-то я ее и увидела…

Она смотрела на кур, разгребавших подле крыльца землю. Наверное, вспоминала страх и усталость того вечера, долгожданный приезд жандармов, хождения по кладбищу, лучи электрических фонарей, ощупывающие землю, и гораздо позже мужа погибшей, прижимавшего к губам платок…

— Невесело вам было, — сказал Флавьер.

— Еще бы. Ведь жандармы паслись у нас с неделю. Им все казалось, будто бедняжку столкнули…

— Столкнули?.. Но почему?

— Потому что днем в Сайи люди видели в машине мужчину и женщину они ехали сюда.

Флавьер закурил сигарету. Вот оно что! Очевидцы приняли его за мужа. И это заблуждение в конечном счете привело Жевиня к гибели.