Из тупика

Маклаков ушел. Букингэм уснул. Сыромятев, взяв ольховую ветку, покинул баньку. В раздумьях он добрел до раздвижного ангара, в котором временно разместили арестованных.

– Открой, – велел часовому и шагнул внутрь…

Было темно. Включил фонарик. Узкий луч побежал по спинам людей. Они поднимали головы от земли, загораживались от света ладонями.

– О! – замер вдруг луч фонаря. – Отец дизелист! Здравствуй, святой человек… Я полковник Сыромятев, разве ты меня не помнишь? Я не раз бывал в гостях у отца Ионафана, когда командовал погранрайоном на Паз-реке… Что у тебя с рукою?

– Финны, – простонал отец дизелист.

Сыромятев осветил фонарем почерневшую руку монаха, – гангрена!

– Да, брат, ныне по лесам ягодки собирать опасно… Видишь, вон в отдалении огонек? Беги по тропке, там англичане. Протяни им свою несчастную лапу и назови только мое имя: «Сыромятев!» – они тебе сделают всё. Там их врачи… хорошие врачи. И станут пилить руку – не возражай. Они не со зла, они просто врачи, и ты им подчинись…

Монашек, скуля, убежал по темной тропке к лазарету.

– Так вы, ребята, судя по всему, из Печенги? – спросил Сыромятев. – Тогда вы – герои… Прошли сотни верст, где только волки да олени шныряют. Хорошо, ничего не скажешь, здорово вы прошагали через Лапландию… А-а-а, – удивился полковник, – вот и вы, Небольсин… Очень рррад!

Фонарь сразу погас, и в полной темноте Сыромятев сказал:

– Небольсин, завтра я желаю вас видеть. Мне нужно кое-что сообщить… Отдыхайте, ребята. И не бойтесь. Вам здорово повезло! Спокойной ночи…

Утром Небольсин был проведен в баню, стол уже был накрыт к его приходу, и полковник Сыромятев велел ему:

– Ешьте…

Небольсин ел. Сыромятев, согнувшись, мерил узенький проход между каменкой и полком. Зеленый свет леса сочился через окно.

– Как мне начать? – остановился полковник. – Пожалуй, так… У меня кончилась злоба, ее хватило ненадолго. Я остановился и озираюсь. Вокруг лес и кровь. Тупик! – сказал он, и Небольсин вздрогнул (он вспомнил Петю Ронека). – Из тупика надо выходить, – продолжал полковник. – Пока не поздно. Иначе я буду осужден навсегда застрять в тупике. Но я не поручик Маклаков, мне, слава богу, уже пятьдесят, и надо выправлять то, что сломалось. Совесть – вот!.. А почему вы не едите, Небольсин?

– Я растерян. Не понимаю, для чего вы мне это говорите?

– Дайте руку… правую, – сказал Сыромятев. – Что с нею?

– То же, что и у отца дизелиста. Только не успели доломать..

Сыромятев сел напротив инженера и спросил:

– Вы большевик? Тайный? Только не отрицайте этого сейчас…

– Я был сочувствующим большевикам, – ответил Небольсин. – Но после всего, что довелось пережить, я стану большевиком…

– Вы им станете! – сказал Сыромятев, тряхнув головой. – Я отпущу вас к Спиридонову. Но только вас! Остальные останутся у меня. Как заложники. Скажите Спиридонову, что я прошу о встрече с ним. Если он согласится на встречу, я отпущу заложников… Почему вы не едите?

– Я не могу, черт возьми. Вы мне задаете какие-то загадки.

– Вот масло, – придвинул тарелку Сыромятев. – Намажьте погуще. Вы масла давно не видели и, попав к большевикам, долго не увидите. И вы – слабый человек, Небольсин; не обижайтесь, что я говорю вам это. Но вы еще окрепнете, вы молоды… Скажите Спиридонову, что от свидания его со мною зависит судьба не только моя, но и многих людей, одетых в такую же, как у меня, шинель Славяно-Британского легиона…

Вытянул руку и положил ее на плечо инженера:

– Небольсин, вы сделаете это?

– Я теперь все сделаю, – ответил ему путеец.

Полковник вынул из кармана пропуск – точно такой же, какой Аркадий Константинович когда-то доставал в Мурманске для своего покойного брата. Это был пропуск «на право вхождения в Советскую Рабоче-Крестьянскую Россию».

– Спрячьте его поглубже, – посоветовал Сыромятев. – На нашей стороне вас проводит мой верный человек, а это пригодится на всякий случай, во избежание недоразумений на стороне большевистской. Вас с этой бумажкой никто пальцем не тронет!

Небольсин поднялся, стукнувшись о низкий потолок.

– Полковник, зачем все-таки вы меня позвали?

– Только за этим.

– Только за этим?

– Да. Ну, и притом никогда не вредно начинать долгий опасный день с хорошего английского завтрака. Итак, я жду ответа от товарища Спиридонова. Или пан или пропал! Прощайте…

Дорога через фронт оказалась совсем нетрудной: в поддень Небольсин уже ступил на улицы Петрозаводска…

* * *

Спиридонов говорил так:

– Измазался в нашей крови, а теперь… Я ведь знаю, чего он хочет от меня добиться: чтобы мы его приняли обратно в нашу армию. И совесть, видать, пошаливает… Впрочем, – спросил Иван Дмитриевич, – как он хоть, дьявол, выглядит?

– Хорошо.

– Ему, сукину сыну, конечно, хорошо…

– Он говорит, что время злобы прошло.

– И началось отчаяние? Я его понимаю. Как же! Пошел он… просто материться не хочется. Теперь мы сами с усами. И без него справимся…

– Иван Дмитриевич, – возразил Небольсин, – не надо забывать, что семнадцать человек, прошедших через каторгу, будут ждать. И – мучиться! Они же твои бойцы, ты их не оставишь…

Спиридонов горько улыбнулся: