Избранное

Над ручейком, в тени скирды,Уснула жница в полдень знойный,И василек в руке спокойнойЧуть-чуть касается воды.Бегущих туч живые тениИ плеск волны уходят в сон,А солнце жжет прибрежный склонИ обнаженные колени.Уснула на комлях колючихЗемли, распаханной под пар…Ах, если бы свой жгучий жарОтдать ей в поцелуях жгучих!

Но спит она, а я уж стар,Да и усы мои жестки,Как в свежих копнах колоски.

Взгрустнулось

Грущу ль, увидав этот город дивныйбез вас, дорогие друзья?Высплюсь — и путь позабуду длинный,и вновь буду весел я.Грущу ли, тебя, отец, вспоминаяи мать? Или я, чудак,грущу, а по ком, хоть убей, не знаю.Взгрустнулось мне просто так.

Блуждающие огни

Будь я король,Я в замке б жил, высоком столь,Что видно с башниБолото, и леса, и пашни.Как далекиБлуждающие огонькиСреди болота!Им ночью ни числа, ни счета,Их беглый светСобьет с пути, закружит след,И ты напрасноИскала б замок мой прекрасный.

Что мне свершить?Хочу болото осушить.Но жалко все же,Что огоньки исчезнут тоже…

«Окна черною бумагой плотно загорожены…»

Окна черною бумагой плотно загорожены,фонари синеют блекло в темноте встревоженной,вьется нетопырь над светом улицы заброшенной.Фонари синеют блекло у пустых вокзалов,озаряя лишь прохожих — редких, запоздалых;в кабачках — чуть слышный говор, а не звон бокалов.Мчатся крытые повозки, кони мчатся, взмылены,чуть блестят во тьме колеса лампочками пыльными,

воют псы — их ночь пугает, будто голос филина.Тихо так, что город слышит шум водопроводный,звон ключей и скрип ступеней… В этой тьме холоднойбратья все, кто не страшится пасть за край свободный.В черных окнах, голубея, брезжит свет убавленный,и тесней друг к другу жмутся те, что здесь оставлены —ночь им видится зловещей, грозной, окровавленной,эта ночь, в которой звезды вновь полны сиянья,будто только что возникло божье мирозданье…У сентябрьской этой ночи вдруг зашлось дыханье.За хозяевами в город горькой ночью темноюприбежали из селений эти псы бездомныеи пугают завываньем площади огромные.

«Господи, за что ты проклял этот Назарет!..»