Избранное

Господи, за что ты проклял этот Назарет!..В час, когда подготовляют сестры лазарет,нашу жизнь решают карты — двойка иль валет.Но игра к концу подходит, все пропало, значит;смертный приговор безвинным не переиначат,ветер смёл, развеял карты, воет ветер, плачет.Смолк веселый гул турниров, край осиротел,правый гнев не стал помехой для неправых дел.Скоро Фландрия оплачет горький свой удел.

В скрипе ржавых перьев ветер гаснет неприметно.Братья, нашей древней чести вновь позор всесветный!Тщетно вы стремились в битву, тщетно, тщетно, тщетно!Каркнул ворон вновь, напомнив злые времена,Трижды муж заплакал, трижды обмерла жена…Тот, кто предал нас — будь проклят, в нем душа черна.Но не ждите, чтоб изменник в петле под платаномзакачался бы… Злодейство счел он невозбранным —не рыдал над вашей кровью, над своим обманом.Залпами аплодисментов, слышных вдалеке,

награжденный за измену, он на лошакепроезжал, и зонт из лавров не дрожал в руке.

«Тем мартовским утром твой лик по чьему-то приказу…»

Тем мартовским утром твой лик по чьему-то приказурастоптан был варваром, — лик твой, столь сладостный   глазу,прекрасная родина, кем-то забытая сразу.Закрытые наглухо, тащатся танки по глине,по нашей земле, по оставленной всеми святыне;

молчат города и деревни, немые отныне.В стобашенном городе, где затаилось страданье,дрозды в воронье превращаются в знак поруганьяи черт погребальною мессой гремит на органе.На рынках возникли палатки, и люд страшнолицыйс ухмылкой палаческой — чудится злой небылицейв стране дорогой, на ничьей, опустевшей землице.В домах надвигались щеколды, замки скрежетали,в домах, где сжигается все, что любили, что знали,в счастливых домах, что сегодня мертвецкими стали.

В иных помещеньях иные замкнулись затворыза теми, кого, как бандитов, схватили дозоры.Конец беспечалью, угасли надежды и споры.На годы быть солнцу за сумрачными облаками!Вот выползли тени и к сточной направились яме,пугая окрестность шагами, шагами, шагами…

Из югославской поэзии

Симон Грегорчич (1844–1906)

Веселый пастух