Избранное

— Ты знаешь, что ты сегодня очень красивая? — Он приблизился и положил руки ей на плечи.

Зарумянившись, как молодая девушка, она охватила его шею руками, прижалась к его груди.

6

Как-то само собой получилось так, что Светозар Стойков начал все чаще разрешать себе прогулки в городской парк. Его влекло туда желание выбраться из тихих вод повседневности. Его влекла беспокойная жажда перемен, пробудившаяся страсть к воспоминаниям…

Сначала он избегал аллеи над прудом с рыбками, но всегда бродил где-то поблизости. А потом решил, что смешно фетишизировать место, по которому проходят сотни других людей. В конце концов делать то, что тебе приятно, не значит совершать какой-то грех… И он ходил по этой аллее, растревоженный мучительными и сладостными мыслями. Наконец он опять начал садиться на скамью, и скоро это превратилось у него в нечто вроде мании. Его прогулки всегда заканчивались на этой скамье.

Так он приобрел новую привычку и в то же время что-то утратил из своего «я». Стал более замкнутым, редко смеялся. Постоянная грусть приглушила его обычную жизнерадостность. Он работал добросовестно, как и раньше, но без увлечения. Дело у него не ладилось, и даже тактичный Стефанов, начальник проектной мастерской, не выдержал и сделал ему замечание. Светозар вспылил. Ответил резко, что «работает, как может», что, наконец, он «не робот, и при такой перегрузке не может не ошибаться». Он сознавал, что не прав, и от этого еще больше горячился. Стефанов смотрел на него с удивлением.

— Стойков, погоди. Я не хотел тебя обидеть, ты знаешь сам, как я тебя ценю. Потому мне и больно… Разве дело в мелких ошибках? Ты посмотри сюда. Если бы не подпись, я бы не сказал, что это твой проект.

Он развернул перед ним его собственный чертеж. Светозар впился в него взглядом и несколько секунд не двигался. Потом кивнул:

— Ты прав. Прости меня за эту вспышку.

И вышел.

Он начал работать над следующим проектом с невероятным напряжением. Прервал одинокие прогулки по парку. Бросился в работу, как бросается в воду человек, который решил научиться плавать или утонуть. Пропадал в мастерской, за своим рабочим столом, до позднего вечера. Ел кое-как, спал мало. Глаза его, покрасневшие от бессонницы и размышлений, жгло, мозг превращался в комок горячего свинца. Случалось, он уходил домой в полном изнеможении, но с лестницы или с улицы возвращался и опять хватал карандаш. Одна неудавшаяся деталь могла задержать его до полуночи, малейшее сомнение заставляло его порвать лист, чтобы перейти к другому варианту. Это непрерывное стремление к совершенству, усталость от труда, предвкушение успеха принесли ему облегчение и вернули часть прежней уверенности в себе. Кроме того, он чувствовал, что если он потеряет страсть к работе, то потеряет все.

— Ты переутомляешься, — сказала ему однажды Милена. — Подумай немного и о себе.

— А я о ком думаю? — ответил он, глядя на нее с улыбкой.

— Нет, я уверена, что другие так не надрываются…

— У других мы будем учиться, только когда они подадут нам хороший пример, говаривал в свое время мой классный руководитель.

— И все-таки во всем нужна мера. Так ты долго не выдержишь.

— Выдержу, выдержу, — повторил он весело. — И все будет хорошо, моя заботливая женушка… А чтобы ты успокоилась, в это воскресенье я отдохну. Пойдем на Люлин, хочешь?

Он был в таком расположении духа, когда человек уверен, что он способен сделать все, что захочет. Лихорадочное напряжение, наступившее после бурной сцены со Стефановым, постепенно ослабло, и он стал работать в прежнем упругом ритме. Удовольствие от труда, от хорошо выполненной задачи вернулось к нему. Вместе с этим вернулось и наслаждение от отдыха. В свободное время он искал общества Колева и других своих сотрудников, завязывал дружбу с новыми людьми, водил семью в кино. Избегал оставаться один.

В начале августа он отправил жену с детьми в Бургас, к ее родителям. А сам уехал под Кюстендил, в родное село, где не был уже несколько лет. Ему хотелось отдохнуть в другой обстановке, оторваться от всего, что его связывало с Софией. Ему казалось, что там он снова обретет себя — стоит только подышать воздухом укрывшейся у подножия Осоговой горы деревеньки, запахом теплой ржи и яблоневых садов, стоит только пройти по тропинкам своей юности, переночевать в домишке, где началась его жизнь…

Он пробыл в селе всего четыре дня. Была жатва. Люди от темна до темна сновали по кооперативным полям, раскинувшимся на двух холмах над селом. Родные приняли его радушно, но у них было слишком много забот и времени для разговоров не оставалось. Они звали его ужинать, а когда рассаживались вокруг низкого стола, глаза у них слипались, и они едва могли проглотить кусок. Сверстники показались ему огрубевшими и невеселыми: они встретили его без особого энтузиазма, позубоскалили насчет его «белых рук», позвали в поле посмотреть, «как печется хлеб». Почти все его старые друзья давно покинули село. Он почувствовал себя здесь чужим и лишним. Сразу же по возвращении в Софию Светозар прервал отпуск и вышел на работу.