Избранное

А может, так теперь и будет, и я, взращенный войною мальчишка, отныне всегда буду лететь в какие-то новые, для меня совсем неизвестные, но обязательно счастливые пределы.

Ведь войны-то больше нет!!

НУ, ЗАЛЕТНЫЕ!..

ДОРОГА — ТУДА…

Белым дивом застыл у пристани пароход, и сравнить бы его с лебедем, если б не отдувался он паром, тяжело и сердито — будто предупреждал толпу на дебаркадере.

Толпа сдержанно переминалась, гудела. Дебаркадер грузно оседал.

Мы с Ленькой потихоньку, полегоньку, бочком протискивались все ближе и ближе к дверцам, к выходу на трап.

Встав на цыпочки, я уже прочитал и название парохода, такое необычное, заманчивое и простое — «Коми колхозник»…

Название это меня ободряло, придавало уверенности: влезем.

Протиснуться к самым дверцам мы не сумели. Толпа здесь была сжата, спрессована, — сплошная литая масса…

Открыли жиденькие дверцы-воротца, и толпа — как медведем ошарашенный табун, ринулась. Мы с Ленькой тоже ринулись, но взъярившийся табун тотчас разметал нас. Леньку вынесло в голову табуна — и — молнией — выбросило на палубу. А я застрял — перед самым трапом толпа слиплась. Может, я и выскочил бы, но оборвались пуговицы на американском моем пиджаке, он распахнулся — и зажали мне эти полосатые крылья, слева зажали и справа. Дергаюсь — и никак…

— У окна захватыва-ай! — смятенно кричу я Леньке, хотя чего орать, мы с ним загодя обо всем условились: какое место занимать и как надежней прорваться первыми. И все бы хорошо — пуговицы проклятые подвели!

Я зачем-то тяну взмокшей рукой билет контролеру, багровому от свирепой ругани, вылетающей из него и в него ответно летящей. А он, вместо того чтобы проверить мой законный билет, увидел меня одного, в толпе, схватил за шиворот и, как бревно, рывком выдернул из плотного затора, у меня аж кости хрустнули. И вдруг затор высвободился и неудержимо попер вперед, гулко растекаясь по белому пароходу. Где тут Ленька?..

Одни бегут вперед, другие — назад, третьи суматошно лезут наверх, цепляются мешками, кроют на чем свет стоит… Горящие глаза и потные лица. И беготня — будто горим или уже тонем.

Где же тут этот самый третий класс?

Сказывали, вся наша команда, более ста человек, едет в третьем. По крутой лесенке ныряю в железный голбец, как через бурелом пробираюсь через мешки и чемоданы, через людей, ищу и зову Леньку, получаю пинки, подзатыльники и толчки, сам отвечаю тем же.

Подскакиваю я как раз вовремя: Ленька уже схватился с каким-то бритоголовым парнем, которому, видишь ли, тоже приглянулось у окна. Вдвоем-то мы его мигом отшили…

— Все! Верх и низ — наши! — радуется Ленька, приглаживая мокрую от пота челку. — Внизу девки будут спать, а мы с тобой наверху. Как двинет пароход-то, берега навстречу побегут. Полеживай да посматривай!

Ленька счастлив: все удалось.

И я был счастлив. Ведь какие места оторвали! А что спать на одной полке вдвоем — так это ж ерунда! Так даже веселей. Ведь ехать-то всем надо. А пароходов много ли? Говорят, их на Волгу угнали, там за войну перетопили все…

В общем, мировецки мы устроились, классно устроились! Другим ведь и на палубе придется валяться, а у нас — как ни крути — все-таки третий класс…

Маленько потише стало на пароходе. Толпа, которая была на дебаркадере, уже рассосалась. Люди подняли головы и осмотрелись кругом. И мы с Ленькой огляделись. И уже не безликую толпу увидали, а людей, с лицами, с руками-ногами, с глазами и с заботой в глазах.

Усталых людей увидели мы с Ленькой. Много усталых людей, из которых и слиплась толпа на дебаркадере. И оба мы поняли — справедливо это, что у нас одна полка на двоих. Вполне справедливо.

Но вот потихоньку стало стихать всеобщее возбуждение. В этом улье для каждого нашлось местечко, все приткнулись, кто как сумел.

Только теперь пробрались к нам наши девушки — Дина и Маша, притащили общее наше барахло. Это мы с Ленькой верно удумали: мешки свои оставить у них. С мешками-то ни в жисть бы не прорвались. Сидели бы сейчас на полу, на этой… палубе, на своих «сидорах»…

Девкам нашим тоже понравились отвоеванные места, похвалили они нас. Маша тут же взялась за мой покалеченный пиджак — начала зашивать подмышки и переставлять пуговицы из второго ряда. Тут уж, как говорится, не до красоты.

Пароход взревел, и тут отчего-то растревожился я.

— Давайте выскочим наверх, — предлагаю. — Последний раз поглядим на город.

— Чтобы полки наши улыбнулись, да? — серьезно возражает Ленька. — Или тебе надоело барахло свое таскать? Ты чего, на город не нагляделся? Вернешься — насмотришься досыта…

Разворчался Ленька.

— Бегите, бегите, — сказала Маша, — я одна тут посижу.

Но Ленька, видать, не очень-то верил в оборонительную мощь нашей Маши и вскарабкался на верхнюю полку. Отсюда, говорит, мне все видно и не дует.

А мы с Диной поднялись на верхнюю палубу.