Избранное

Минна же все брюзжала и брюзжала. В свои тирады она частенько вставляла прозрачные, ядовитые намеки о «крестьянках, которые пахнут навозом, хоть и приехали в город двадцать — тридцать лет назад», о «людях, которые влезают в душу, потому что принадлежат к лакейской породе», о «женщинах с толстыми, как телеграфные столбы, ногами»; но Эгон делал вид, что не слышит или ему невдомек, в чей адрес отпускаются подобные колкости, что он и не подозревает, какое отношение к намекам его жены имеет Анна Вебер.

У Анны Вебер не было ни меховых шуб, ни драгоценностей, ни накопленных денег, ни красивых платьев. Доктору никогда не приходило в голову сделать ей какой-нибудь подарок, и весь город, видя ее неизменно в простых, скромных платьях, перестал верить, что она любовница такого богатого человека, как доктор Таубер, жена которого одевается столь роскошно. Более вероятным казалось предположение, что она прекрасный работник и бесконечно преданна своему патрону. По крайней мере, городские сплетницы разжигали подозрения Минны гораздо реже.

Время от времени Минна под каким-либо предлогом неожиданно являлась в клинику и врывалась в кабинет своего мужа. Она заставала его погруженным в карточки, в истории болезни или консультирующимся с другими врачами. Сдерживая свое неудовольствие, он разговаривал с ней вежливо и сухо, как человек, оторванный от важных дел. Однажды Минна застала его наедине с Анной Вебер: они сидели по разные стороны стола и горячо обсуждали вопрос о медикаментах, которые нужно было заказать. После этого Минна почувствовала, что на душе у нее стало спокойно, но лицо у нее было по-прежнему хмурым и неприязненным, и с Анной Вебер, встречая ее во дворе или на улице, она вела себя пренебрежительно и высокомерно, как патронесса.

Эгона нервировали эти посещения. Он ничего не сказал Минне после того, как она застала его с Анной Вебер; он промолчал еще дважды: раз, когда она ворвалась в палату больного, другой — когда она появилась в приемном покое; после этого дома он устроил ей один из тех редких скандалов, когда, не произнося грубых слов, настолько повышал голос и выказывал такую кипучую ненависть, что Минна потом две недели молчала как мышь. Его жене нечего делать в клинике, она полновластная хозяйка в их доме, она вольна распоряжаться в кругу семьи, но если она вмешивается не в свое дело, то наносит этим только вред, отрывает его от работы и вызывает насмешки всего города, показывая, что контролирует своего мужа и что в семье Таубер какие-то нелады.

Последний аргумент прозвучал для Минны убедительно. Мнение людей она ставила превыше всего. И особенно теперь, когда Эгон баловал ее больше, чем в молодости, когда все завидовали ее богатству, спокойной жизни, подаркам, которые она получала от мужа, когда весь город считал, что они такая дружная, такая уважаемая пара! Ведь и ее семья пользовалась почетом в городе, и семья старого Таубера снискала себе уважение.

Минна прекратила свои посещения клиники. Она следила из гостиной за дверьми и окнами лечебного корпуса и бормотала себе под нос: «Кто знает! Кто знает!» — и старалась ухаживать за собой как можно тщательнее, чтобы не похудеть и не подурнеть от всех этих переживаний. Она снова готовила для себя специальные блюда, жирные и сладкие, кроме завтрака и обеда, подкреплялась еще в десять часов утра и в пять часов вечера, дольше лежала в постели по утрам и даже мазала кремом лицо, чтобы не было морщин. Все это доставляло ей удовольствие и внушало уверенность. Она говорила себе: «Я жена уважаемого человека и живу, ни в чем себе не отказывая, и если эта несчастная кобыла из кожи лезет вон, чтобы соблазнить его, это ее дело, пусть живет на свое жалованье, вытягивает жилы и сдохнет на работе, все равно замуж ее никто не возьмет, ни в один из хороших домов в городе ее не приглашают, а завтра-послезавтра она свалится от усталости или от болезни и ее уволят с работы без пенсии. Сколько ей теперь лет? Около сорока. Я и в пятьдесят лет выгляжу лучше, красивей и элегантней.

Единственное, чего Минна боялась, как бы Анна Вебер не обворовала клинику, но слухов, что та кладет деньги в банк или намеревается купить себе дом, не доходило. Нет, эта дурища и не думает обеспечивать себя, она даже нового пальто себе не завела, с тех пор как Минна ее знает. Может, она посылает деньги домой, в деревню! Но Минна слышала, что родители Анны давно умерли, а близких родственников у нее в деревне нет. Значит, Анна не утаивает деньги Эгона, деньги, принадлежащие ей, Минне. И все-таки Минне доставляло удовольствие подозревать ее и обвинять, подогревая в себе ненависть и презрение, чтобы клеветать на нее, не скупясь при разговорах с Эгоном.