Избранное

Дежурный врач не мог удержаться, и на его юном, свежем лице расплылась улыбка, а сестры потупили глаза. Лицо Таубера осталось неподвижным, только глаза потемнели. Он сухо проговорил:

— Я? Нет. Это ложь! Этот анализ нужно повторить.

И с большим чувством собственного достоинства он вышел из палаты.

Позднее, в кабинете, он стоял у окна, привычно опершись на подоконник, и его одолевали невеселые мысли. Он спрашивал себя, откуда взялись эти сплетни, услышанные им сегодня. Может быть, люди думают, что он расстанется с Минной и женится на Анне Вебер? Но он никогда и не помышлял ни о чем подобном. Разве это возможно? Разве серьезный человек с положением и добрым именем разводился когда-нибудь в этом городе? Да это был бы скандал, это вызвало бы бурю, он бы потерял доверие всех своих пациентов. Его отец перевернулся бы в гробу. А сколько осложнений: пришлось бы возмещать Минне приданое, и это нанесло бы его бюджету огромный ущерб. А Минна, разве она согласилась бы? Начался бы процесс, явки в суд, откладывания, выяснения подлинного мотива развода (его незаконная связь), протесты Минны, обязательство выплачивать ей содержание неизвестно каких размеров. А тут еще и Оскар, человек гораздо ниже его и по положению, и по личным качествам, получил бы право унижать его, распространяясь везде и всюду о том, что Эгон Таубер сделал его сестру несчастной, что Минну, как брошенную жену, уже не смогут принимать в тех домах, в которых она достойна быть принятой.

Нет, он никогда не думал о разводе, даже в ту страшную ночь, когда во время операции по его вине чуть не погибла женщина, и не будет думать никогда: серьезный, достойный, всеми уважаемый человек, потомок древнего рода, не бросит свою жену, не разведется с ней. Так поступает только теперешняя молодежь, лишенная всяких моральных устоев и чувства ответственности.

Он сознательно поделил свою жизнь между клиникой, где он работал и где была Анна, и домом, где у него были свои привычки, библиотека, удобная супружеская кровать, прекрасно оборудованная ванная комната и Минна, которая наблюдала за хозяйством. И та, и другая принадлежали ему; и Анна, и Минна были его собственностью, служили ему; дом и клиника были его имуществом, и ни одна из женщин даже не предполагала, что возможно какое-либо изменение, которое нарушит установленный порядок.

Могла бы его жизнь стать более счастливой, более полной? Такого вопроса он себе не задавал. Его радости, размеренные и взвешенные до грамма, приобретенные им ценою огромных усилий, должны были сопутствовать ему до последнего дня. Он не может нарушать заветов родителей и общепринятой морали, он не может лишиться своей репутации достойного человека. Он не мог даже вообразить себе жизненную ситуацию, в какой у него хватило бы смелости открыто нарушить мораль, перестать быть «достойным» человеком с точки зрения того лицемерия и тех фальшивых правил, в которых он окончательно окостенел, с тех пор как полюбил Анну.

По аллее разлились мутные коричневые лужи, прыгали маленькие зеленые лягушки и с наслаждением ныряли в грязную воду. В конце аллеи, возле дома, укутав голову платком, суетилась Берта, созывая уток, которые, как видно, выбрались из птичника и разбрелись среди кустов. Листья самой большой ракиты свисали, как старые грязные лохмотья, и несмело падали, покачиваясь во влажном воздухе. Все казалось Эгону ненавистным, безобразным, все нагоняло тоску. Для чего был создан этот огромный и красивый парк, зачем ему этот розовый дом с террасами, зачем эти утки и еще бог знает что, зачем ему все это? Ради чего он напрягает свой ум с утра до вечера, ради чего вечно торчит рядом с Минной и вдали от Анны, ради чего каждый вечер, все воскресенья и все отпуска в своей жизни прилагает усилия, чтобы Минна почувствовала себя счастливой, как ни ради того, чтобы все в городе считали, что они счастливы, и все-таки эти люди, которым он принес столько жертв, продолжают подозревать его, судить его, а может быть, и смеяться над ним? Таубер не видел во всем этом ни капли собственной вины, не видел никакого выхода, он обвинял весь мир в том, что его усилия обмануть этот мир оказались напрасными.

Почему ему не верили, когда он так хорошо все скрыл? Когда поблизости были люди, он уже не улыбался Анне Вебер; не погружался в глубины ее взгляда, и она поняла его, молча одобрила, считая, что так и нужно.