Избранное

— Негодяи! Сколько я тратил сил, сколько трудился, сколько мне стоило каждое капиталовложение, каждая сумма, полученная из банка. А теперь они банки тоже национализировали. Можешь ты мне объяснить, как они будут руководить ими? Кто будет ими руководить и зачем ему руководить хорошо, если у него не будет личной заинтересованности в прибылях, если он будет работать за одно только жалованье? А я, что я буду делать? Нужно было подложить динамит неделю тому назад! Но кто же знал! Вот и у тебя отобрали клинику. Надеюсь, что теперь-то ты меня понимаешь! Ты довольно перевидал ихнего брата за последние годы. Ты не сожалеешь, что лечил их и оперировал? Дать бы им отравы, мышьяку, словно крысам! У тебя не было мышьяку?

Лицо доктора мрачнело еще больше. Оскар бередил его душевную рану.

Для Анны Вебер это тоже был жестокий удар. Она ничего не понимала и могла только молча рыдать рядом с Эгоном. Доктор Шульдкнехт, один из врачей клиники, постигший «принцип» новой власти, объяснил его доктору Тауберу.

— Марксизм гласит, — просвещал он его, как ребенка, — что любое накопление богатства возможно только при эксплуатации. Любой помещик, арендатор, фабрикант, любой собственник не мог бы накопить капитала, если бы не пользовался чужим трудом.

— Ну, а я чьим трудом пользовался? — недоуменно спросил Таубер.

Шульдкнехту было неудобно прямо высказать истину, как он ее понимал.

— То есть я хочу сказать, что не труд одного человека создает богатство, а эксплуатация других.

— Хорошо, хорошо. Но кого эксплуатировал я? — настаивал раздраженный доктор. — Оскар, скажем, имел сотни рабочих и не так уж много делал собственными руками, а я?

— В первую очередь богатство господина Зоммера, по коммунистической теории, было создано трудом крестьян из графского имения.

— Как? Значит, старик Зоммер почивал на диване? А мое личное богатство? Мое? Мой труд?

— Они говорят, что вместе с вами работал целый штат врачей и сестер, получая только заработную плату, в то время как вы, будучи хозяином, смогли накопить капитал.

— Конечно, хозяин копит, а служащие получают жалованье, — оскорбился Таубер. — Разве я оставлял кого-нибудь без жалованья? Или, по-вашему, они, служащие, должны скопить капитал и мне, хозяину, должны выплачивать жалованье? Так должно было быть?

Шульдкнехт смущенно замолчал: ведь он тоже был нанят Таубером. Но тот не унимался:

— А государство, разве оно не будет платить жалованья? Служащие будут делить между собой все доходы? Ни один больной не будет платить за лечение? Как это?

— Нет, государство — это другое дело…

— Почему?

— Потому что оно… Потому что это государство, это страна, и никто не имеет права иметь капиталы, кроме него.

Но и это не было понятно Тауберу. Весь мир перевернулся вверх дном. Кто же теперь будет создавать различные учреждения, строить роскошные магазины, клиники, фабрики? Может быть, государство? Посмотрим, как это будет! Его они обездолили, это ясно.

Несмотря на преклонный возраст, доктору Тауберу было предложено работать в городской больнице. После войны ощущалась нехватка врачей, кроме того, доктора Таубера весьма ценили как хирурга; политикой он не занимался, и его убеждения не могли служить причиной, чтобы отстранять его от работы.

Он поблагодарил и вежливо отказался; он всегда умел ретироваться, сохраняя любезность; он заявил, что уже стар, что глаза у него плохо видят, что настало время сидеть ему в кресле у камелька.

Нет, он, бывший хозяин и владелец клиники, стал бы работать простым служащим! Он, Таубер, имел бы над собой начальство, был наравне с другими, отчитывался перед кем-то в своей работе? Это было невозможно, лучше уж отойти от всяких дел.

Через некоторое время ему назначили пенсию, чем он был весьма приятно удивлен, поскольку никогда не был на государственной службе, но пенсия по сравнению с его былыми доходами была маленькой, и каждый раз, получая ее, он горько и иронически улыбался.

— Какое свинство! — ворчала Минна. — Разве это пенсия? Стыд и позор!

Национализация клиники породила и другую драму, нанесла еще одну глубокую рану доктору: теперь он уже не мог быть постоянно рядом с Анной Вебер.

Теперь она сама изредка приходила в дом Тауберов, чтобы сообщить последние городские новости, до которых столь падка была Минна, мнение того или другого старого пациента доктора об «ужасах», сочувственные комментарии по поводу той несправедливости, с какой отнеслись лично к нему, рассказать о том, как она ищет себе работу.

Но Эгону было недостаточно этих редких часов, особенно потому, что он никогда не оставался с ней наедине. Для того чтобы случайно оказаться у нее на пути, когда она уходила в город или возвращалась оттуда, он целые дни проводил теперь в саду, открыв в себе новую страсть — цветы, которые, оказывается, он любил и понимал.