Избранное

Вскоре Минна почувствовала себя совсем здоровой и полной сил. Она стала сожалеть, что дала себя уговорить разделить комнату с Анной. Анна стала ей больше не нужна! Только ночью, когда она просыпалась от страха перед ворами, когда напрягала слух и до нее доносилось громкое, ровное, почти мужское дыхание Анны, она радовалась, что слышит его. Если бы этот агроном, который спал в гостиной, явился ограбить ее, или маляры, которые красили стены на нижнем этаже и днем, конечно, все высмотрели в доме, решили бы ее обворовать, то такая крепкая женщина, как Анна Вебер, дала бы им отпор.

Иногда она спрашивала себя, не нанесет ли ей самый жестокий удар в ее отсутствие, когда она уходила получать пенсию или на базар, именно эта Анна, которая всю жизнь водила за нос ее мужа. Оставшись одна, Минна закрывала дверь на два поворота ключа, садилась на постель, ставила на колени шкатулку с драгоценностями и начинала раскладывать их на подушке, чтобы пересчитать их еще раз и еще раз порадоваться им. Все драгоценности оказывались на месте. Этому она всегда удивлялась, улыбаясь иронически и недоверчиво, словно перед ней находился какой-нибудь человек, веру которого в Анну Вебер она хотела поколебать, хотя сама себя чувствовала успокоенной. В шкатулке лежали и толстая золотая цепь, подаренная отцом в день ее восемнадцатилетия, и жемчужное ожерелье — подарок Эгона в день пятилетия их свадьбы, которое она часто носила, и бриллиантовый крест, полученный в день двадцатипятилетия супружеской жизни, который она никогда не носила, боясь потерять какой-нибудь камешек, и перстень с большим алмазом, подаренный Эгоном к тридцатилетней годовщине, надетый ею лишь раз в тот торжественный день, и сапфировые серьги, составлявшие вместе с ожерельем и кольцом гарнитур, и маленькие броши, опаловые, бирюзовые, аметистовые, жемчужные и коралловые, которые она любила надевать, и часы, усыпанные бриллиантами, не заводившиеся никогда, тщательно упакованные, чтобы не поломались, — все это она приберегала к старости: Минна гордилась, что она не продала ни одной драгоценности. Иногда она отсылала на базар какое-нибудь старое платье, извлеченное из сундука, стоявшего на чердаке, радуясь, что была так предусмотрительна с первого же года супружеской жизни и сумела все сохранить. Она втолковывала женщине, которой поручалась эта продажа:

— Это последняя вещь, больше у меня нету. Уже ничего хорошего не осталось. Господин доктор слишком много тратил на свою клинику, на инструменты, лекарства, на пищу больным и на жалованье служащим. Он совсем не заботился, чтобы отложить что-нибудь про черный день.

Так было лучше, осмотрительнее: пусть эти женщины рассказывают в городе, что у госпожи докторши ничего нету, пусть не зарятся те, кто хотел бы прийти и ограбить ее.

Когда женщина приносила мало денег, Минна смотрела на нее недоверчиво и начинала гневаться.

— Говорят, они вышли из моды, госпожа докторша. Что делать, если их кроили лет пятьдесят назад?

— А что, им нужны модные платья? Бедный человек все должен носить. Пусть идут в государственный магазин и покупают модное, если уж совсем сошли с ума! Скромности теперь не стало, теперешние люди, кроме себя, знать никого не хотят. Господин доктор показал бы тебе, как приносить так мало денег.

И бедная женщина дрожала от страха перед гневом господина доктора!

На первый этаж переехало целое семейство, как и говорили представители жилищной комиссии: муж и жена, оба врачи, ребенок и девушка, ухаживавшая за ребенком и помогавшая по хозяйству. Минна выглянула в окно, чтобы посмотреть на мебель, и осталась весьма недовольна: все новые вещи, купленные здесь, в городе, или в другом месте, ничего пышного, ничего солидного. Через двадцать лет эта мебель потеряет свой блеск или вовсе сломается. Ребенка, мальчика лет четырех, укутанного, как медвежонок, несли на руках. Когда его проносили под веткой, отяжелевшей от снега (два дня подряд валил снег), он потянул свои ручонки и со смехом ухватился за нее. Да, трудно ей придется, очень трудно, если родители разрешат ему и летом виснуть на ветвях, рвать цветы и есть в саду ее фрукты! Во всяком случае, Минна уже не думала пугаться их, как предыдущих жильцов, и решила вести себя с ними строго. Новый жилец, доктор, был худым, подвижным молодым человеком. Подняв глаза, он увидел в окне Минну и вежливо поздоровался с ней. Минна едва кивнула в ответ и с надменным лицом отошла от окна.