Избранное

Вере хотелось сразу лечь. «Этот Пинтя будто и впрямь усыпил меня своим голосом», — подумала она, усмехнувшись. Она прекрасно спала, пока солнце не заглянуло в окно. Большие, плотные тучи поднимались с горизонта. Как бы не обложили все небо, тогда день будет испорчен, а ведь она решила наконец закончить картину с застывшим озерцом. Она отправилась в путь, и ей повезло: примерно до полудня тучи так и не сдвинулись с места, а затем рассеялись. Во время работы Вера не думала о вечернем посещении Сабина. Но по дороге домой она ускорила шаг, чтобы успеть умыться и переодеться. Она причесывалась, прикрывая волосами виски, и вдруг ее пронзила мысль: «Он меня пожалел! Как я этого не поняла, он и с Сабином ведет себя не как врач, а как любящая сестра. Все его движения мягкие, нежные. Он врач по призванию. Безошибочно ставит диагноз и назначает лечение. Какой диагноз он поставил мне? Нуждаюсь ли я в том, чтобы мужчина вел себя со мной так, будто?.. Нет, нет, нет! Мне все безразлично, я забыла, что я женщина, почти забыла даже, что я человек. На сей раз добрый самаритянин Октав Пинтя ошибся, поставил неправильный диагноз. Я не больна, я мертва, а мертвецам врачи ни к чему. Не пойду сегодня вечером к Сабину. Они прекрасно проведут время без меня».

Вера выключила телефон.

— Мэнэника, дай мне поесть.

— Так рано? Еще не готово.

— Вчера было все готово!

— Еще бы, в десять часов. Видать, придется мне идти на все четыре стороны: на тебя никак не угодишь.

Вера устыдилась своих слов и замолчала. В ожидании ужина можно сделать уйму необходимых дел, например, подстричь траву под окнами, она ее совсем запустила. Склонившись над землей, она стригла траву, и в ней закипал гнев. «Как это я еще вчера вечером не поняла и сегодня была готова помчаться туда, слушать его рассуждения о живописи и музыке? Пусть никто не проявляет ко мне благосклонности, пусть не провожает домой и ласково не жмет руку, скрывая отвращение, чтобы вселить в меня смелость, помогающую жить! Я и так живу благодаря собственной смелости, и любое вторжение в мой внутренний мир можно расценить только как бестактность, грубость. Пусть он не глядит на меня так, будто я не обезображена. Я прекрасно знаю, что страшна, нечего притворяться; не проявляйте ко мне доброты, милые люди, она меня только ранит. Хватит с меня моих зарубцевавшихся, сморщенных ран».

В последующие дни Вере не попадалось ничего подходящего для живописи. Она перестала думать о Пинте, она вообще ни о чем не думала, но не могла вновь обрести покой. «И это называется, я добилась душевного равновесия, — ничтожный пустяк, и я потеряла покой!» — брюзжала она. Она бродила с Гектором по холмам, по долинам, часами стояла на какой-нибудь полянке, опустив глаза, не в состоянии глядеть вокруг, уставшая от обилия лета, красок, неба.

На третий день Марта принесла от Сабина письмо, полное отчаяния. Он решил, что она заболела, и горько сожалел, что не может встать с постели и заняться ее лечением.

— Я сейчас приду, — сказала она Марте.

Не бросать же Сабина только потому, что она не в духе и переутомилась.

Сабин сидел в кресле, не сводя глаз с двери, и Вера почувствовала, что напряжение последних дней спадает, уступая место волнующему чувству ожидания. Может быть, придет Пинтя. Может быть, он приходил вчера, а сегодня находится невесть где. Ей мерещилась у окна его высокая, чуть неуклюжая фигура, которая при первом же движении обретала необыкновенное изящество. В воздухе витал его голос, и только сейчас, вспоминая о нем, она улавливала нежную мелодию, немного однообразную, но задушевную. Скорее всего, в тот вечер он вел себя так, как ведет себя с любым другим человеком, и жалость ни при чем. Разве лучше было бы сохранять подчеркнуто почтительное расстояние перед лицом несчастья, перед лицом человеческой неполноценности? Коротко коснуться ее руки, как руки прокаженного? Нет, в его поведении не было милосердия, он вел себя просто как интеллигентный, воспитанный человек.

Сабин все выпытывал, чем он провинился перед ней и почему она не приходила к нему целых три дня.

— Ты думаешь, мне еще долго осталось жить и я могу терять время на твои капризы? Мне отпущены считанные дни, и я не хочу, чтобы ты у меня украла хоть один из них.

— Это новый доктор внушил вам такой вздор?

Вот подходящий предлог, чтобы выяснить, бывал ли он здесь, придет ли еще. Слова Сабина звучали, как невинный шантаж, позволительный сентиментальному старику.

— Октав? Он клянется, что через месяц мы будем с ним прогуливаться под руку. Но я тоже в некотором роде врач и прекрасно знаю свое состояние. Речь идет о днях или неделях, Вера. Так и запомни, потому что я никогда больше не буду говорить на эту тему. Точка.

А что, если Сабин прав? Что, если это не наивное притворство ради того, чтобы видеть ее как можно чаще? Да, она будет приходить, даже если этот Октав (имя звучит красиво, оно ему больше подходит, чем Пинтя) тоже будет заглядывать.

— Я просил Октава больше никогда ко мне не приходить.

«Кого? Бог ты мой, кого он просил не приходить?»