Избранное

«Нет, оказывается, Гектор держит в зубах письмо и клыками «обрабатывает» его. Оно вывалилось тогда из ящика, упало за комод. Хорошо же убирает Мэнэника, нечего сказать, неделями не подметает под мебелью. От кого… Впрочем, какое мне до этого дело? От одного из них. Письма приятельниц давно пропали. Я сохраняла только письма от мужчин. Вот и тебя я разорву на мелкие клочки, кто бы ни был твой автор. Я его, видимо, любила, но вся эта любовь — клубок, из которого я вязала различные образцы, — давно уже сгинула. У вас были разные лица, разные голоса, по крайней мере, так мне тогда казалось, а на самом деле у вас было одно лицо и один голос. Зовет ужинать. Даже не спросит, голодна ли я. Ох уж эта Мэнэника, навязалась на мою голову. Что я к ней, бедняжке, придираюсь? Хороша была бы моя жизнь без нее. Надо благодарить небо… Нет, никогда; благодарить за то, что у меня отняли все живое и заменили искусственным.

На следующий день Вера забыла обо всем при виде зеленого застывшего озерца, как бы лакированного — она его обнаружила в еще незнакомой ей расщелинке. То был не зеленый цвет деревьев, травы, далеких или близких склонов, не цвет темных елей или молодых дубов. Нужно было обновить палитру, постараться, чтобы вода воспринималась как жидкость, несмотря на ее полную неподвижность. Вера неистово стала искать этот зеленый оттенок, стоящий где-то между цветом желчи и изумруда. Каждый день она туда возвращалась, не в силах освободиться от чар этой стоячей воды. По утрам она шла к Сабину несколько озабоченная, но довольная, что старый врач действительно сидит в кресле у окна, как предполагал, что у нее остается больше времени для работы; по вечерам она тихо кралась по двору, останавливалась под окном и прислушивалась, нет ли у доктора гостей. Однажды до нее донесся тоненький голос подростка, и она вернулась домой.

Но в другой раз, поздно вечером, когда она уже собиралась уходить, опять неожиданно явился Октав Пинтя. В комнате горел свет. «Пусть посмотрит на меня, я больше не буду его избегать, — решила Вера, словно человек, свалившийся в глубокую реку и смирившийся с мыслью, что тонет. — Ведь столько народу меня видит на улице! Он подумает: «Боже! Да у нее на лице кожа, как дубленая, а виски совсем синие». И еще что? «У нее подбородок очень правильной формы, другого цвета, чем щеки». И все. Какое мне дело до того, что подумает этот господин? Прошло уже столько лет, мне все безразлично». Она инстинктивно прикрыла виски волосами, затем посмотрела на него прямо, как давно ни на кого не смотрела.

Пинтя улыбался. Казалось, он не видел ничего необычного, не вздрогнул от жалости или неожиданности. «Он хорошо воспитан», — подумала Вера.

Сабин жаловался на какую-то новую боль под лопаткой. Пинтя хотел уложить его, взять еще раз кровь на анализ, сделать укол. Он попросил Веру помочь ему довести Сабина до постели — трудное дело, потому что Сабин только мешал им, вместо того чтобы помочь, — затем сделал все необходимое с легкостью и изяществом, которые не вязались с его высоким ростом и неуклюжим на первый взгляд телом. Затем он попросил разрешения самому приготовить чай, с непосредственностью человека, который везде чувствует себя среди друзей; поговорил о живописи, о музыке и обещал принести на второй день магнитофон и запись концерта Бетховена, может, и Вера захочет послушать. Она молчала, пораженная тем, что все, чего она остерегалась вот уже восемь лет, доставляет ей удовольствие. «Не так уж плохо бывать на людях, — подумала она, — слишком я их сторонюсь».

Когда она поднялась, Пинтя тоже стал прощаться. Сабин был счастлив, хотя его утомил этот по-настоящему длинный вечер.

Пинтя проводил ее домой, как будто это было в порядке вещей. Он говорил без умолку, ровным, мягким голосом, — таким голосом баюкают детей, — будто Вера дремлет и он боится перебить ей сон. У ворот он немного постоял, повторил свою просьбу прийти завтра вечером к Сабину — он принесет запись концерта — и поцеловал ей руку.

«Боже, этот человек вел себя со мной, как с женщиной!» Такая мысль пришла ей в голову, как только она переступила порог своей комнаты, и в эту секунду она не задавалась вопросом, не примешались ли к удивлению и другие ощущения.

— Я не буду сегодня ужинать, Мэнэника, не буду. Я поела у доктора, — солгала она.

Мэнэника рассвирепела. К чему ей так стараться, коль скоро госпожа обедает в лесу, всухомятку, как лесоруб какой, а вечером ужинает у соседей, — можно себе представить, какую бурду готовит эта Марта.