Избранное

— Перестаньте, перестаньте, — испуганно бормочет Лилиана, как будто она недостаточно хорошо знает своих родственников и опасается, что нечто подобное действительно может произойти.

Маричика резко вскакивает из-за стола и швыряет на пол салфетку.

— Этого я только и жду! — кричит она и убегает.

Все молчат. Винтилэ мучается про себя. В самом ли деле я хочу переехать ради того, чтобы находиться рядом с Санду, заканчивающим в этом году университет, и чтобы определить наконец дочь? А может, это снова заговорило во мне тщеславие, неукротимое честолюбие, снедавшее меня в молодости? Неужто оно сильнее, чем любовь к детям, любовь, которая, что касается Маричики, не приносит никакой пользы. Эту любовь нельзя превратить в энергию, она даже не способна выразиться в чем-то определенном. Дочь ускользнула у меня из рук, теперь с нею не совладаешь. А Санду со своим независимым видом, с неуемным, ничем не оправданным высокомерием и стихами, из-за которых он, возможно, забросил занятия? Неужели человеческие побуждения так однозначны, что каждое из них влечет тебя лишь к своей узкой цели, не сообразуясь и не сливаясь с другими. А эта честолюбивая женщина, думающая только о себе! Но возможно, что и я думаю слишком много о собственной персоне. Может быть, я еще более честолюбив, чем она? А все нарастающая боль под правым ребром, это мой будущий рак! Если обращусь сейчас к врачам, то узнаю, пожалуй, такое, что ни о чем другом думать не смогу. Отшибет все желание работать. Нет, работать нужно до конца, пока держусь на ногах. Потому что я должен выстоять до последней возможности, пока не рухну. А потом свалиться и быстро умереть. А все-таки я, наверное, преувеличиваю, не так уж болит. Мне просто нравится упиваться своими мыслями о страданиях, воображать себя этаким героем, страдающим молча. Лучше бы я работал сейчас у себя в кабинете. Надо как следует использовать идею о полуколоннах. Если осуществить ее при постройке вилл на холме Епископии, она выявит какое-то новое стилевое решение. Это будет как взлет. Полуколонна, колонна, наполовину углубленная в землю. Звонит телефон. Ох, чертовски болит, когда встаю. Это желчь, только желчь, ничего страшного. Я себе порчу желчь, как любил говаривать отец.

— Алло! Да, квартира Чобану. Кого? Мук-ки? Таких не знаю. Ах, Маричику? Да, сейчас.

Снова циничный мужской голос. У всех знакомых парней Маричики циничные голоса. А у всех девушек — хриплые. Или это только мне кажется? И называют ее как-то противно — Муки. Не знаю почему, но это имя мне отвратительно. Я, наверно, просто преувеличиваю. Старею и преувеличиваю.

— Маричика, тебя к телефону.

Нет, лучше не слушать. Потом не смогу работать. Начну думать, разгадывать скрытый смысл ее слов, содрогаться от одного ее тона. Таким тоном говорили когда-то проститутки. А может, они и сейчас так разговаривают, откуда мне знать. Или это манеры сегодняшней молодежи, может быть, они все так говорят, им это представляется красивым, и ничего дурного за этим не скрывается. Пойду-ка к себе в кабинет, к своим чертежам.

— Винтилэ, кабинет нужен сегодня мне, я должна поработать, — безапелляционно, как всегда, заявляет Магда и решительно направляется к кабинету.

— Что, придет Андрей? Будете вместе работать?

Лилиана настораживается. Лицо ее заливает краска. Она давно ждала, чтобы кто-нибудь задал этот вопрос.

— Нет, сегодня я буду работать одна, но мне нужно побольше места. А ты можешь пойти в комнату Лилианы, за ее стол.

Винтилэ так и делает, но по пути задерживается возле Лилианы, еще не вставшей из-за стола.

— Ты пока не собираешься спать?

— Нет, нет, я еще убирать буду и радио послушаю. Работай там, сколько хочешь.

Винтилэ уходит большими тихими шагами. Бедняжка, у нее даже нет своего угла в нашем доме. Всех нас обслуживает, и даже отдохнуть ей не удается. Я бы мог, конечно, лечь спать. Нет. Мне необходимо думать о своих колоннах, чтобы не думать о другом.

— Когда захочешь спать, Лилиана, скажешь.