Избранное

Очень любил я и «Спартака», который кажется мне лучше известной книги Джованьоли. Его я стал перекла­дывать в стихотворную драму. Прочитал первое дейст­вие Василию Григорьевичу. Он меня похвалил. Я же сам своим творением не был доволен и однажды, в припадке творческого отчаяния, стал рвать тетрадку с диалогами в пятистопных ямбах. Потом остыл. Тетрадка, надор­ванная, так и сохранилась в числе немногих моих дет­ских писаний.

После «Спартака» я отважился написать новую поэ­му, уже самостоятельную, тоже на историческую тему — «Жакерия».

В моем раннем интересе к истории тоже вижу я влияние Василия Григорьевича.

Подарил мне книжку Овсянико-Куликовского, пер­вый мой учебник стихосложения.

К моим детским попыткам Василий Григорьевич относился со спокойным доброжелательством. Он был опытный педагог и знал, как могут изломать жизнь и характер неоправданные надежды. Многие дети рисуют или пишут стихи. Нельзя относиться к ним как к буду­щим художникам. Отец мой так высоко чтил звание писателя, что долго не мог подумать, что я стану лите­ратором. А мама готова была «делать волну». Отноше­ние Василия Григорьевича помогло мне расти естествен­нее, сохраняя стыдливость творчества.

Жизнь Василия Григорьевича в литературе не была легкой. Книги всегда проходили с трудом. Редакторы тогдашних времен копались в текстах с придирчивостью следователей.

Даже после издания нескольких книг Яна не прини­мали в Союз писателей. Он состоял членом групкома литераторов.

Известность пришла к нему после лауреатской пре­мии за «Чингисхана».

Помню, где-то в середине 30-х годов, одно литера­турное чтение. Состоялось оно в существовавшем тогда Театре книги им. Халатова на Петровских Ли­ниях.

Родители взяли меня с собой. Мы торжественно от­правились в Театр книги, где читать должен был Васи­лий Григорьевич.

Народу собралось мало. Человек пятнадцать. Боль­шая часть публики — знакомые.

Василий Григорьевич не выглядел огорченным. Он спокойно раскрыл рукопись и стал читать. Не помню, что — кажется, из «Огней на курганах». Читал он пре­красно. Впечатление от этого выступления осталось у меня навсегда. Но осталась и горечь, как же это — не пришла публика послушать замечательного писа­теля.

Литературное окружение Василия Григорьевича в те годы, кажется, не было многочисленным.

Я никогда не присутствовал при его встречах с кол­легами. От родителей слышал имена: Сандомирский и Кривошапка. Последнего всегда упоминали с прибавлением слова «писатель» — писатель Кривошапка. Мне представляется он вроде Стеньки Разина — в шапке, сдвинутой набекрень.

Рядом с Василием Григорьевичем в моей памяти все­гда присутствует его удивительная жена Мария Алек­сеевна. Она была верным, преданным, умным другом писателя, его хранительницей, вдохновительницей, опорой, первой советчицей. Она твердо верила в писа­тельское призвание Яна, и порой ее скромный заработок работника толстовского музея служил единственным источником существования семьи.

Она не была хороша собой. Но ум, энергия, доброта выражались в ее лице, придавая ему особую привлека­тельность. Ее вера, любовь, терпеливая воля были необ­ходимыми факторами жизни Янчевецких. Ее качества рядом со свойствами Василия Григорьевича создавали высокий духовный настрой этой семьи, который чувст­вовали и которым проникались все, соприкасавшиеся с ней.

Мария Алексеевна часто после работы приходила к нам. Она откровенно делилась с мамой заботами о делах Василия Григорьевича, о воспитании Миши, об учебе Гоги, о материальных трудностях. Между нашими семьями существовали отношения взаимного сердечного участия и взаимной помощи.

В ту пору Янцевецкие жили туго, почти бедно. Отчасти поэтому Миша, наделенный многими спо­собностями, рано начал зарабатывать литературной и оформительской работой. Мария Алексеевна гор­дилась его успехами. Она нежно, глубоко любила Мишу.

Можно себе представить, каким ударом была нелепая случайная гибель Марии Алексеевны для всех, знавших ее, какой внезапной потерей для Миши и Евгении Васильевны, какой трагедией для Василия Григорье­вича.

Помню этот длинный и пустой день ранней осени, когда Евгения Васильевна сообщила по телефону о гибе­ли Марии Алексеевны. Мы были ошеломлены, не могли поверить, были обескуражены жестоким ударом судьбы. За что?

Этой весной Мария Алексеевна успела порадоваться выходу «Чингисхана», который был и ее детищем, успела прочитать первые положительные рецензии на книгу. Казалось, начали развеиваться тучи, всегда ви­севшие над головой Василия Яна.

На наших глазах Василий Григорьевич пережил не­сколько потерь. Потерял мать Варвару Помпеевну, потерял брата Дмитрия Григорьевича. Еще несколько потерь и тяжкие испытания предстояли ему в близкие годы. Он умел сносить горе со скорбным достоинством, умел собраться, не отчаиваться, не погружать свою беду на других. Он продолжал работать, в работе ища успокоения.

Но такого горя, наверное, не было в его многотрудной жизни. Даже Василий Григорьевич пошатнулся...