Читаем Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории полностью

Александр II превратил Арсенальную залу в сборную для своих охотничьих экскурсий. Наша вторая тема переходит в третью: Гатчина как средоточие царской охоты. Повсюду, где только можно было их приладить, появляются охотничьи трофеи – рога убитых оленей и лосей, чучела волков и медведей. На стенах развешиваются бесчисленные акварели венгерца Зичи, бытописателя Александровских охот. Тут же выставляются разные диковины – магнит, который поддерживает пятипудовый якорь, разработанная во всех мельчайших подробностях модель корабля. Тут же и забавы – качели, полированная горка для съезжания на «собственных подушках», маленькая, но вполне оборудованная сцена, два заводных органа со множеством валов для разных музыкальных номеров (эти органы немного позднее получат широкое распространение во всех трактирах столицы), мраморная голая женщина в позе, «полной неги», которую можно рассматривать во всех поворотах (Александр II был любитель «клубнички»)… Явно, в Арсенальной зале с воцарением Александра II закипела совсем новая жизнь, жизнь совсем нового типа, которая была положительно невозможна при Павле I, при Александре I, при Николае I: произошел перелом, появился царь нового образца.

Этот царь нового образца предстает перед нами в Гатчине в виде страстного охотника, как он в разных других видах проявляется в Петергофском Фермерском дворце и в Детскосельском Большом дворце. Его личные комнаты в Гатчине будут непонятны, если, прежде чем ввести в них посетителя, мы не дадим в дополнительной экспозиции исчерпывающие данные о царской охоте, поглощавшей ежегодно громадные суммы и занимавшей целый штат не только низших, но и очень высокопоставленных служащих (оберегермейстера, егермейстеров и т. д.). Царскую охоту, кроме как в Гатчине, показывать негде, равно как нигде нельзя так хорошо показать Николаевскую игру «в солдатики», как в Гатчине, – и думается, что ради этого показа стоит сохранить Николаевскую и Александровскую половины как экскурсионные, а следовательно – экспозиционные темы.

Четвертая тема: Гатчина как убежище Александра III. В глубине двора Арсенального каррэ экскурсант входит в вестибюль парадной Николаевской лестницы, поднимается до антресолей и вступает в длинный – днем полутемный, а вечером скудно освещенный редкими электрическими лампами – коридор с однообразными низкими дверями по обе стороны. Стены коридора увешаны наклеенными на картон картинками, вырезанными из популярных иллюстрированных журналов 80-х и 90-х годов и другими «художественными произведениями» того же калибра. У первого поворота коридора – вход в интимные, т. е. жилые комнаты Александра III. Комнаты небольшие, кроме спальни, низкие и, главное, до такой степени заставленные всевозможной мебелью, заваленные фотографиями и безделушками, что продвигаться по ним, ничего не задев, даже малочисленная экскурсия может с трудом. Чисто технически эти комнаты представляют почти непреоборимые препятствия для показа – а не показывать их или не показывать их именно во всех подробностях было бы чрезвычайно жаль: здесь в этом мещанском тепле и уюте, здесь в этой тесноте и дешевке только и становится понятной общественность последних двух десятилетий XIX века, породившая Александра III и не только терпевшая его черносотенно-реакционный режим, но поддерживавшая этот режим, олицетворяемый Победоносцевым, Иоанном Кронштадтским и другими, в разных областях деятельности им подобными.

Показать непременно надо, а вводить людей никак нельзя. Я не вижу иного способа разрешения дилеммы, как раздвинуть комнаты и создать между ними пустые промежутки, где бы могли сгрудиться экскурсанты, чтобы, в каждую комнату одновременно через три двери, с трех разных сторон, не заходя заглядывать и видеть все то, на что будет обращать внимание экскурсовод. Это возможно потому, что в некогда густозаселенных антресолях в неприкосновенном виде комнаты детей Александра III не сохранились, и комнат, следовательно, в нашем распоряжении сколько угодно. А по другую сторону коридора, в более тесных помещениях, где когда-то жили адъютанты, фрейлины и прочая дворцовая челядь, можно дополнительно экспонировать все те материалы, которые будут признаны нужными для впечатляющего освещения царствования Александра III.

Перейти на страницу:

Все книги серии Российские Пропилеи

Санскрит во льдах, или возвращение из Офира
Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

В качестве литературного жанра утопия существует едва ли не столько же, сколько сама история. Поэтому, оставаясь специфическим жанром художественного творчества, она вместе с тем выражает устойчивые представления сознания.В книге литературная утопия рассматривается как явление отечественной беллетристики. Художественная топология позволяет проникнуть в те слои представления человека о мире, которые непроницаемы для иных аналитических средств. Основной предмет анализа — изображение русской литературой несуществующего места, уто — поса, проблема бытия рассматривается словно «с изнанки». Автор исследует некоторые черты национального воображения, сопоставляя их с аналогичными чертами западноевропейских и восточных (например, арабских, китайских) утопий.

Валерий Ильич Мильдон

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов
«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов

В книге В. К. Кантора, писателя, философа, историка русской мысли, профессора НИУ — ВШЭ, исследуются проблемы, поднимавшиеся в русской мысли в середине XIX века, когда в сущности шло опробование и анализ собственного культурного материала (история и литература), который и послужил фундаментом русского философствования. Рассмотренная в деятельности своих лучших представителей на протяжении почти столетия (1860–1930–е годы), русская философия изображена в работе как явление высшего порядка, относящаяся к вершинным достижениям человеческого духа.Автор показывает, как даже в изгнании русские мыслители сохранили свое интеллектуальное и человеческое достоинство в противостоянии всем видам принуждения, сберегли смысл своих интеллектуальных открытий.Книга Владимира Кантора является едва ли не первой попыткой отрефлектировать, как происходило становление философского самосознания в России.

Владимир Карлович Кантор

Культурология / Философия / Образование и наука

Похожие книги

Обри Бердслей
Обри Бердслей

Обри Бердслей – один из самых известных в мире художников-графиков, поэт и музыкант. В каждой из этих своих индивидуальных сущностей он был необычайно одарен, а в первой оказался уникален. Это стало ясно уже тогда, когда Бердслей создал свои первые работы, благодаря которым молодой художник стал одним из основателей стиля модерн и первым, кто с высочайшими творческими стандартами подошел к оформлению периодических печатных изданий, афиш и плакатов. Он был эстетом в творчестве и в жизни. Все три пары эстетических категорий – прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, трагическое и комическое – нашли отражение в том, как Бердслей рисовал, и в том, как он жил. Во всем интуитивно элегантный, он принес в декоративное искусство новую энергию и предложил зрителям заглянуть в запретный мир еще трех «э» – эстетики, эклектики и эротики.

Мэттью Стерджис

Мировая художественная культура
Сезанн. Жизнь
Сезанн. Жизнь

Одна из ключевых фигур искусства XX века, Поль Сезанн уже при жизни превратился в легенду. Его биография обросла мифами, а творчество – спекуляциями психоаналитиков. Алекс Данчев с профессионализмом реставратора удаляет многочисленные наслоения, открывая подлинного человека и творца – тонкого, умного, образованного, глубоко укорененного в классической традиции и сумевшего ее переосмыслить. Бескомпромиссность и абсолютное бескорыстие сделали Сезанна образцом для подражания, вдохновителем многих поколений художников. На страницах книги автор предоставляет слово самому художнику и людям из его окружения – друзьям и врагам, наставникам и последователям, – а также столпам современной культуры, избравшим Поля Сезанна эталоном, мессией, талисманом. Матисс, Гоген, Пикассо, Рильке, Беккет и Хайдеггер раскрывают секрет гипнотического влияния, которое Сезанн оказал на искусство XX века, раз и навсегда изменив наше видение мира.

Алекс Данчев

Мировая художественная культура
Миф. Греческие мифы в пересказе
Миф. Греческие мифы в пересказе

Кто-то спросит, дескать, зачем нам очередное переложение греческих мифов и сказаний? Во-первых, старые истории живут в пересказах, то есть не каменеют и не превращаются в догму. Во-вторых, греческая мифология богата на материал, который вплоть до второй половины ХХ века даже у воспевателей античности — художников, скульпторов, поэтов — порой вызывал девичью стыдливость. Сейчас наконец пришло время по-взрослому, с интересом и здорóво воспринимать мифы древних греков — без купюр и отведенных в сторону глаз. И кому, как не Стивену Фраю, сделать это? В-третьих, Фрай вовсе не пытается толковать пересказываемые им истории. И не потому, что у него нет мнения о них, — он просто честно пересказывает, а копаться в смыслах предоставляет антропологам и философам. В-четвертых, да, все эти сюжеты можно найти в сотнях книг, посвященных Древней Греции. Но Фрай заново составляет из них букет, его книга — это своего рода икебана. На цветы, ветки, палки и вазы можно глядеть в цветочном магазине по отдельности, но человечество по-прежнему составляет и покупает букеты. Читать эту книгу, помимо очевидной развлекательной и отдыхательной ценности, стоит и ради того, чтобы стряхнуть пыль с детских воспоминаний о Куне и его «Легендах и мифах Древней Греции», привести в порядок фамильные древа богов и героев, наверняка давно перепутавшиеся у вас в голове, а также вспомнить мифогенную географию Греции: где что находилось, кто куда бегал и где прятался. Книга Фрая — это прекрасный способ попасть в Древнюю Грецию, а заодно и как следует повеселиться: стиль Фрая — неизменная гарантия настоящего читательского приключения.

Стивен Фрай

Мировая художественная культура / Проза / Проза прочее