Избранное. В 2 т. Т. 2

Матильда весила всего сорок один килограмм при росте в метр шестьдесят восемь. Но с этого утра она начала съедать все, что ей приносила Барбара. Через несколько недель ее прежний вес восстановился. Зато теперь Матильда испытывала отвращение к себе. Ей неприятно было смотреть на свое раздобревшее тело. С тех пор как она окрепла физически, ее плоть и душа существовали раздельно. Душа Матильды замкнулась в себе. Она ничего не ощущала.

Только во сне все было по-старому. Матильду снова мучили кошмары. Во сне душа Матильды легко, без всяких усилий, освобождалась из плена, и перед ней, как и раньше, возникали страшные картины. Но стоило Матильде проснуться, эти картины бесследно исчезали, только сердце ее бешено колотилось.

Однажды в августе, под вечер, когда Уэстон ушел в город, Матильда села на неудобную скамейку в саду и совершенно внезапно погрузилась в сон, ее глаза еще различали траву на лужайке, а она уже грезила.

…Вот она стоит у окна и в ужасе наблюдает за тем, как громадное насекомое ростом с человека карабкается в самолет к Уэстону, у насекомого голова саранчи, оно ползет медленно и жутко, а потом вдруг садится рядом с Уэстоном. Матильда видит, что это насекомое, и вместе с тем знает, что это женщина. Товарищи Уэстона бегут к нему через летное поле, отчаянно жестикулируя, они кричат, чтобы он не поднимался в воздух, потому что рядом с ним — смерть. Но Уэстон без всякого сопротивления разрешает насекомому сесть на его место. Самолет отрывается от земли и врезается в церковную колокольню с плоской крышей, с которой свешиваются кроваво-красные цветы. Вспыхнув, самолет падает на землю. Два человека несут на простыне останки Уэстона, простыня прогибается, как гамак. Все, что осталось от Уэстона, — это черные кости, обугленные, как головешки.

Матильда дрожит всем телом, ее сердце неистово бьется. Теперь она стоит на вокзале у самого электровоза; она точно знает, что смерть Уэстона в горящем самолете ей только приснилась. Сон сразу теряет свою реальность. По телу Матильды разливается блаженство, уже много лет она не испытывала такого блаженства. «Он вне опасности, и он вернулся. Но как холоден он был при встрече! Ужасно холоден! Он даже не обнял меня». Мысли эти несказанно удивляют Матильду, с улыбкой она качает головой. «Холодная встреча тоже, должно быть, приснилась мне. Ведь он только сейчас возвращается. Поезд только что подошел к перрону». Она показывает Барбаре на Уэстона: «Вот твой папа».

Уэстон спешит к ней и произносит слово, тайный смысл которого знают только они двое — он и она, потом нежно обнимает ее. Матильда протягивает ему губы и в страстном порыве поднимает глаза к небу. Розовое птичье яйцо опускается из каких-то голубых космических далей, вот оно уже совсем близко от земли, из яйца вылезает пестрая, как бабочка, птичка и внезапно взмывает к солнцу. Матильда знает, что это ребенок, который мог бы родиться, если бы сердцем она всегда оставалась с Уэстоном. В смущении она отводит глаза в сторону. А Уэстон говорит ей в оправдание: «Война не дает родиться миллионам детей». Она видит его улыбку. «Теперь мы опять можем сидеть с тобой по вечерам в саду».

Где-то стукнула калитка, Матильда проснулась. Уэстон медленно прошел по лужайке и, задумавшись, остановился под каштаном. Матильда с трудом обуздала себя — так ей хотелось вскочить со скамейки и подбежать к мужу. Она вдруг почувствовала, что в ней произошел какой-то перелом. Ничего не сковывало ее больше, в душе проснулась нежность, только странная застенчивость не давала Матильде проявить свои чувства. Из боязни выдать себя она не заговорила с Уэстоном, покраснев, она закрыла глаза и притворилась спящей.

Уэстон нерешительно шагнул к жене и посмотрел на нее. Он радовался, что она поздоровела. Тихонько постояв секунду, он двинулся к дому и прошел прямо к себе в кабинет.

В последние дни Уэстон много раз нерешительно и как бы нехотя останавливался около старой, невероятной толщины рукописи. Он еще не прочел ни одной страницы своей «Истории Англии», но уже заглянул в черную клеенчатую тетрадь с набросками для последней главы будущей книги. Записи, сделанные за несколько недель до отъезда в Лондон, уже не удовлетворяли его. Англия 1945 года коренным образом отличалась от Англии 1939 года. Его, как историка, старые заметки только раздражали. Впрочем, Уэстон не желал углубляться в мысли о работе. Он так и не сел за письменный стол; он написал несколько строк стоя. Ему хотелось объяснить, почему подавляющее большинство его соотечественников впервые в истории Англии избрало лейбористское правительство и почему Англия перестала быть ведущей державой, уступив место России и Америке. Но в конце концов Уэстон все же сел за стол и, углубившись в свои мысли, нацарапал на промокашке бомбардировщик над горящим городом.