Избранное в двух томах. Том 2

в тот раз, к счастью, окончившуюся благополучно. Персоналу было известно, что

этот больной — академик. Однако на фоне привычного контингента пациентов

данного «сверхлитерного» лечебного учреждения это ученое звание сколько-нибудь заметного впечатления ни на кого из сестер и санитарок не производило.

Что тут особенного: академик как академик. .

И вдруг — гости. Навестить СП пришли Гагарин, Титов, Николаев и

Попович — то есть весь наличный в то время состав советских космонавтов. Их

появление произвело то, что называется сенсацией местного значения. А после

ухода знаменитых посетителей СП немедленно ощутил признаки подчеркнутого

внимания и услужливости со стороны персонала. Так лучи отраженной славы

коснулись и его...

На встрече Гагарина с писателями в Центральном Доме литераторов, которая

состоялась через несколько дней после полета «Востока», почти все выступавшие

— и сам космонавт, и приветствовавшие его писатели — говорили как-то очень

по-хорошему: естественно, сердечно, совсем не официально.. Среди

выступавших был поэт Роберт Рождественский. Он прочитал свои новые стихи:

«Людям, чьих фамилий я но знаю». Стихи эти обратили на себя мое внимание, в

частности, тем, что — едва ли не единственные из всего, сказанного с трибуны

ЦДЛ в тот день, — были посвящены не космонавту, а создателям ракетно-космической техники.

Я попросил, чтобы мне перепечатали на машинке это еще не опубликованное

в печати стихотворение, и дня через два, при первой же встрече с Королевым, как

мог, прочитал его ему.

Он слушал очень внимательно.

Дослушав до конца, помолчал.

301 Потом попросил повторить одно место.

— Как там сказано: «Это ваши мечты и прозрения. Ваши знания. Ваши

бессонницы»?.

И забрал листок с напечатанными на нем стихами себе.

Налицо был тот самый, в общем, не очень частый случай, когда произведение

литературы дошло — дошло и в прямом и в переносном смысле слова — до

адресата: одного из «великих без фамилий».

Впрочем, «закрытой» личность Главного конструктора была в основном у

нас. Известный конструктор вертолетов Николай Ильич Камов имел однажды

случай в этом убедиться. В начале 60-х годов он прилетел в Париж на очередной

международный авиационный салон в Ле-Бурже. Не успел он сойти с трапа, как

увидел среди встречающих старого знакомого — французского инженера Лявиля.

Их знакомство возникло давно — еще где-то в 20-х годах. Тогда в Москве

существовало концессионное авиационно-конструкторское бюро Ришара. Оно

проектировало бомбардировщик, видимо, для подстраховки КБ молодого тогда

Туполева, работавшего над такой же машиной. Среди сотрудников Ришара были

как французы, так и наши инженеры, в том числе такие впоследствии известные, как С. Лавочкин, С. Королев, Н. Камов, И. Остославский и другие. К тому

моменту, когда заказанный Ришару проект бомбардировщика был готов, выяснилось, что в КБ Туполева сделали проект более удачный и перспективный

— будущий знаменитый ТБ-1 (АНТ-4). На этом практика привлечения

зарубежных конструкторов в наше самолетостроение и закончилась — у нас

поверили в собственные силы. «Варяги», то есть в данном случае французы, уехали.

И вот без малого сорок лет спустя — новая встреча, Рукопожатия. Объятия.

Расспросы.

— Расскажи, Николя, что у вас нового? — спросил Лявиль. — Как наши

коллеги?

— Да вот, знаешь, похоронили Лавочкина.

— О, я знаю. У нас писали. Бедный Симон! Ну, а как живет Серж Королев?

Хорошо подготовленный к поездке за рубеж, Камов развел руками:

— Понимаешь, я его как-то потерял из виду..

302 — Николя! Ты ничего не знаешь. Он же у вас теперь самый главный по

ракетам! Лявиль был в курсе. .

. .Не знаю, в какой степени занимали Королева мысли о своей собственной, персональной популярности, но к чему он определенно не был равнодушен — это

к истории своего КБ и вообще истории становления космических исследований в

нашей стране. Во всяком случае, он явно стремился, чтобы не только основные

факты, но и все подробности того неповторимого времени не пропали бы для

потомства.

Говорят, в стародавние времена на каждом уважающем себя флоте при особе

адмирала состоял специальный историограф. Наверное, в этом был свой смысл, хотя, с другой стороны, почему-то получилось так, что лучшие страницы истории

морских боев оказались написанными не этими штатными историографами, а

людьми, которые в боях просто участвовали — сначала делали историю, а потом

уже писали о ней.

Так или иначе, Королев к мысли о том, что нужно бы заняться историей

своей отрасли науки и техники и, в частности, историей своего КБ, возвращался

не раз. И жаловался: «Руки не доходят!»

Я уже говорил о том, какое значение придавал СП внутрифирменным

традициям. Очень серьезно относился к тому, чтобы процедура, сопутствовавшая

удачно закончившейся работе, в дальнейшем повторялась каждый раз, как