Избранное в двух томах. Том I

Сорок девятый… Теперь, многие годы спустя, я вспоминаю о нем, как об очень нелегком времени в своей работе. Как-то получалось тогда, что со мной, да и с другими политработниками, вновь назначенный командир полка, человек властолюбивый и ограниченный, для которого ничего не существовало, кроме службы, считался все менее и менее. Он не скрывал своего пренебрежительного отношения к нашей работе и любил повторять, что воспитывают до призыва, в школе и комсомоле, а в армии воспитывать уже поздно, в ней главное — жесткая, неумолимая требовательность к солдату. Нам наш командир старался отвести лишь роль культпросветчиков. Особенно страдал от всего этого наш замполит, человек до своего дела жадный, старавшийся вникнуть во все. Чувствовал себя очень стесненно и я, правда, не столько по своей основной должности, обязывавшей меня организовывать агитационную работу, сколько по должности партийной, — к тому времени я был секретарем полковой организации. Я очень огорчался тогда, что наш командир старается как бы и не замечать ее существования. Как-то однажды в откровенном разговоре я поделился своими горестями с Рязанцевым, с которым меня связывали по-прежнему самые хорошие отношения. Рязанцев тогда все еще оставался в дивизии начальником политотдела.

Говорили мы с глазу на глаз, и Александр Иванович, выслушав меня, оказал с ноткой грусти в голосе: «Да ведь так не только у вас в полку. Обстановка сейчас сложная, может быть, нам очень мало времени отпущено на мирную передышку. Надо всемерно, и быстрее, укреплять единоначалие, обеспечивать всю полноту власти командира. Это делается по всей армии. Но во всяком деле бывают свои издержки, большое дело — большие издержки. Перебираем мы немного. Единоначалие — это правильно. Но нельзя превращать его в единовластие. Хотим того или нет, а перестают иные командиры считаться с парторганизацией да, чего греха таить, и с политаппаратом. Верю, придет время, может быть скоро, — и партия положение выправит, не допустит перегиба. Дойдут сигналы до ЦК. Их уже немало. А пока — больше выдержки, терпения и такта. Работу-то партийную все равно вести надо. Обиды же наши пусть не будут нам плохими советчиками, пусть не ссорят нас с командирами. В конце концов командиры хотят того же, что и мы, — максимальной боеспособности. И в этом мы должны им помогать. А издержки и перехлесты, — вернулся Рязанцев к уже сказанному им, — издержки и перехлесты сейчас не только в сфере нашей работы. Закон истории и общества: в международных делах аукается — во внутренних откликается».

Видя, что мне не совсем понятен смысл его слов, Рязанцев пояснил: «На Западе, как знаете, поднимается волна антикоммунизма. Страшны мы очень стали империалистам после войны: ведь не ослабли, а силищу обрели, да такую, какой и сами в себе, наверно, не предполагали раньше: союзниками в Европе обросли, атомной бомбой обзавелись. Воздух сейчас в мире грозовой. Снова идея «превентивной» войны против коммунизма на повестке. И то, что у нас меры принимаются, чтобы на всякий возможный случай фронт и тыл были крепки, — правильно. А неправильно то, что, об этом заботясь, кое в чем меру теряем, и даже очень…»

Рязанцев при этом с грустной усмешкой сказал, что бдительность у некоторых из здорового чувства превратилось в болезненное, что в борьбе с ущербными настроениями, в борьбе с чуждой идеологией, в борьбе безусловно нужной, отдельные товарищи, действуя в общем-то из верных побуждений, проявляют, к сожалению, чрезмерную лихость. Рязанцев вспомнил об одном сверхстарательном начальнике солдатского клуба, который изъял из клубного имущества все патефонные пластинки с минорными мелодиями независимо от идейного содержания песен, — в крамольные у этого начальника попала даже сурковская «Землянка». Этот же начальничек в порядке борьбы с низкопоклонством распорядился снять со стены читального зала портреты Ньютона и Галилея, висевшие там среди портретов других светил науки, по той причине, что Ньютон и Галилей — иностранцы, и благо, шутил Рязанцев грустно, что не распорядился еще Маркса и Энгельса портреты убрать — тоже ведь были иностранные подданные. Все эти факты потом Рязанцев приводил в своем выступлении на дивизионной партийной конференции, критикуя перегибщиков. «Землянке», портретам Ньютона и Галилея были возвращены права гражданства.

Да, было, всякое было в те годы, когда служил я в мотострелковом полку в здешних же местах, в общем довольно неожиданно для себя оставшись после войны на военной службе. Бывало и очень трудно мне, малоопытному еще политработнику. Я очень благодарен Рязанцеву. Он помог мне своими советами, тем, что постоянно интересовался, как мне работается, бывая в нашем полку.