Избранное в двух томах. Том I

Вот так судьба, сделав сюрприз нам обоим, свела нас с Леной в ту зиму. Свела почти «на равных», чего не могла бы сделать раньше, в тот далекий, последний военный год.

Хотя наши отношения с Леной в ту пору, да и позже, еще не перешли грани, после которой все решается само собой, я полагал, что должен был об этих отношениях сообщить Рине. Ведь сохранял силу наш давний уговор — сразу дать знать, если в сердце кого-либо из нас войдет другой. А мне тогда по-серьезному казалось, что Лена уже вошла…

Но я не мог написать Рине об этом, хотя все предыдущее давало основания предполагать, что теперь она отнесется к этому иначе, чем раньше. Ведь Рина сама под предлогами, на мой взгляд не очень основательными, не захотела быть со мной на Севере, там, где мне было особенно трудно. Может быть, я действительно не нужен ей? Остается Вовка. Но когда исчезает главное — не держат и дети. Сколько в жизни тому примеров!

А Лена… Она не требовала от меня ничего, даже уклонялась от разговора о наших отношениях, обо всем том, к чему, возможно, придем мы, но я чувствовал — мы с каждым днем все непреодолимее нужны друг другу.

Однажды я сказал ей, что хочу написать Рине обо всем. «Повремените, — посоветовала, вернее, попросила Лена. — Разве вы уверены, что между нами тремя все уже решено? Будьте бережнее к вашей жене».

После этого разговора что-то переменилось в Лене. Все чаще я стал замечать в ее глазах какую-то растерянность… Однажды она задумчиво сказала мне: «Не может быть настоящего счастья, если в его фундаменте хотя бы маленький камешек чужого горя».

А камешек все-таки был. Я все время чувствовал его на душе. Ну, допустим, с Риной у нас разладилось, у каждого сложится своя жизнь… А как же с Вовкой? Его не разделишь. Да и дочку Лены.

Да, как-то не очень ладно шло у нас с Леной… Однажды она заявила мне: «Не хочу и не могу больше так. Не хочу бояться сплетен, не хочу ловить любопытные взгляды. В гарнизоне все знают друг о друге всё или, по крайней мере, стараются знать. О нас еще не говорят, но зачем ждать этого? Я-то еще могла бы не очень беспокоиться… Но я не хочу, чтобы ваше имя было задето».

Лена вновь стала настойчиво просить, чтобы я переселился в какой-нибудь другой дом или помог переселиться ей. Я не стал возражать. Она была права.

Обратиться с этой просьбой к моему командиру, полковнику Леденцову? Но как мотивировать необходимость переселения? И вообще, как с этой просьбой подойти?

За время службы мы несколько сблизились с Леденцовым. По праздникам я иногда даже бывал гостем в его доме — он жил на Чай-губе со всем семейством: женой, двумя дочками-школьницами, матерью, приехавшими вместе с ним, — но отношения между нами оставались по-прежнему прохладными. Я чувствовал, что Леденцов, при всем его, в общем-то, доброжелательном отношении ко мне, старается поддерживать между нами ту дистанцию, которую он полагал необходимой, сообразуясь с разницей в наших званиях и в служебном положении. Откровенный разговор с ним был возможен лишь в вопросах, которые касались службы. Если я заведу разговор о переселении, неизбежно последует вопрос: а зачем мне это понадобилось?

Я так ничего и не сказал Леденцову.

Как раз в эти дни вернулся из госпиталя Федор Федорович. Как-то вечером, придя со службы, я зашел проведать его: он еще не совсем оправился после болезни.

Федор Федорович почти сразу завел разговор обо мне. Начал он его издалека:

— Вот давно уже гляжу я на вас и думаю: жены у вас фактически вроде бы и не имеется — который год вы врозь. Я поначалу думал, явится она к вам, супруга ваша, в конце концов не может быть, чтобы не приехала. Ан нет… — Федор Федорович помолчал. — Я вот уже двадцать четыре года служу, из них здесь девятый год. Знаю, бывает это в нашей офицерской жизни: ездит жена за мужем по всем гарнизонам, тянется, как нитка за иголкой, но не у всякой нитки на всю жизнь прочности хватает. Случается, и рвется… А иголка без нитки — что ж она! Уже и не иголка в полном смысле… На себе испытал, каково так-то.

Мы уже давно делились с Федором Федоровичем многим, и я в общих чертах знал его грустную историю. Она чем-то напоминала мою: когда-то его жена, после рождения дочки, уехала с нею к своим родителям и больше не вернулась — не захотела скитаться по временным гарнизонным квартирам. Много лет они продолжали числиться мужем и женой, хотя уже давно стали чужими друг другу. А потом, когда жена Федора Федоровича сошлась с другим, они оформили развод, и дочка росла при отчиме, навещая отца только во время каникул.

В том вечернем разговоре Федор Федорович вновь вспомнил о былом.

— Я ведь тоже имел возможность, как и моя супружница бывшая, новое счастье найти. Была на примете женщина, и очень даже хорошая, — признался Федор Федорович. — Да вот не решался на развод подать, хотя фактически к тому времени мы с моей благоверной уж сколько лет как разошлись.

— Почему же не решались-то?