Рильке звал Марину в глубину своего молчания. Глубина родства сказывалась в том, что он чувствовал свою высоту их общей, единой высотой и звал ее – туда, на вершину общего Духа. Дали встречаются с далями. Простор – с простором. Дух – с духом. И никакая
земная встреча не заменит этой.Чтобы встретиться с Рильке, надо было дорасти до далей за своим окном. Надо было обнять и вместить эти дали.
Рильке умер. «Но эти веянья… Но эти дали…» Они остались. Остаются весь «одиноко прочерченный путь через бессонный простор». И теперь – идти
… расти… Как? Куда? Перед сердцем – бездна:Так начинает Рильке свою «Импровизацию на тему каприйской зимы». Перед ним дикая красота гор. Он совершенно один среди этой торжественной красоты. И она встает не только перед сердцем; это духовная реальность. То, что говорит со всем целостным существом, – это Бог. Встреча с Ним происходит только с глазу на глаз – наедине. «Каждый восполниться должен сам…»
Бог встает перед сердцем в полном молчании и ждет. Чего?
Рильке пытается понять это на протяжении всей двухчастной поэмы. Это поэма об овнутрении мира, о соединении со своим великим («законным) «Я».
Сперва это великое и безграничное, подступая к малому, ограниченному, сбивает его с ног, опрокидывает. Начинаются какие-то «водопады в крови». Человек почти теряет сознание, летит в бездну и чувствует этот полет как смерть. Он закрывает глаза, становится совершенно неподвижным, ожидая, пока улягутся эти «водопады в крови». Кажется, больше ничего и невозможно. Это – экстаз. Потеря слуха, потеря зрения. Ничего не нужно. Все внутри.
«Дух: не дышу уж», – скажет Цветаева о чем-то подобном. Она погружается в это все глубже, дальше – и не хочет выныривать оттуда. «Пространством всосанный шпиль роняет храм – дням». «Тело? Мне нету дела…»
У Рильке все иначе. Миг экстаза, миг, в который эпилептик Магомет мог обозреть все чертоги Аллаховы – великий миг. Но это еще только миг
Вечности. Вечность лишь приоткрывает свое царство, еще не впускает туда. Это как в стихотворении Пастернака «гроза, моментальная навек». Довольно, чтобы узнать: Вечность есть! Но не довольно, чтобы жить в Вечности, чтобы быть вечным.Молния, разрезающая внешнюю тьму, приоткрывает внутренний смысл. Но это лишь вход во внутреннее пространство. Надо еще войти – и не пропасть в нем. Надо обжить это внутреннее пространство. Надо жить с Вечностью.
Человек летел в бездну. Он уже не дышал. Но у Рильке снова появляется дыхание и остановившееся сердце «стучит… стучит опять». Человек пережил собственную смерть и вернулся в жизнь.
Рильке очень любит образ размыкающегося и смыкающегося существа. Цветок анемона «в напряженном действе восприятья» раскрывается так, как человек, может быть, не сумеет, даже прожив сто лет. А к вечеру – смыкает свои лепестки, вобрав внутрь «многозвонный свет». Женщина размыкает свое лоно, чтобы родить. Но если она не сомкнется снова, она погибнет. Точно так же и рождающее сердце. Само рождение – это экстаз размыкания, потеря границ. Но сердце должно жить. Размыкание и смыкание есть ритм жизни, есть работа мира.
Мы – не сами по себе, мы что-то вмещаем и несем. Мы – вестники, несущие будущее. В нас – семя жизни.
Мы должны. Кому? Тому, кто «встает перед сердцем моим»… Ему что-то надо от нас: надо взрастить Его семя. Зачать, выносить, родить и взрастить… Вот для чего мы в мире.