Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Что́ нужно кусту от меня?Не речи ж! Не доли собачьейМоей человечьей, кляняКоторую – голову прячуВ него же (седей – день от дня!).Сей мощи, и плещи, и гущи –Что нужно кусту от меня?Имущему – от неимущей!(Цикл «Куст», № 1)

Кусту что-то нужно от нее… Кусту… Жизни… И Рильке – да, Рильке, который теперь и есть сам дух жизни. Она ему нужна. Это чувство несомненно; чувство связи с неведомым уму духом Целого. Ему что-то от нее нужно. Что?

Чего не видал (на ветвях

Твоих – хоть бы лист одинаков!)В моих преткновения пнях.Сплошных препинания знаках?Чего не слыхал? (На ветвяхМолва не рождается в муках.)В моих преткновения пнях.Сплошных препинания звуках?

Действительно, что ему, всецелому, нужно от нее – части, дроби, вечно спотыкающейся, препинающейся, мучающейся… В нем все есть. Он восполнен. Так что же ему нужно от нее?

Но ведь нужно… нужно… Все его цветение обращается к ее «разверстой душе».

Разверстая душа – вот что такое Марина Цветаева. Разверстая душа – настежь открытая перед Духом Жизни.

Именно такие и нужны Богу более всего. Иов был таким, несмотря на все свои богохульства. Не те, застегнутые на все буквы друзья его, – он сам – разверстый, беззащитный, нужен Богу. Бог стучит в его сердце (и в ее сердце): впусти! Вмести!

Может быть, никогда она не была ближе к этому, чем когда писала свой «Куст». Здесь ничего не стоит между ней и Богом… Никаких посредников. И ничего не мешает. Никаких стен. Тело – не стена. Из него совсем не надо рваться вон, чтобы вместить

Дух. Нет! Надо только подойти к некоей черте, черте смирения, и замолкнуть… Не так, как прежде, воображаемым усилием воли, заставляя себя не звучать и не дышать. Нет, не так. Просто и естественно замолкнуть от внутренней полноты. Самые совершенные из слов – ничто перед полнотою молчания, перед тишиною восполненного Духа.

Да вот и сейчас, словарюПридавши бессмертную силу –Да разве я то говорю,Что знала, – пока не раскрылаРта, знала еще на чертеГуб, той – за которой осколки…И снова, во всей полноте,Знать буду – как только умолкну.

Как все просто! Ни сверхсильного творческого напряжения, ни героического преодоления времени и пространства, земной тяги. Ничего этого не надо. Нет нужды «прорывать черту оседлости». Только перечеркнуть одну черту другой. «Черту оседлости» – вот этой чертой сомкнутых губ, «за которой осколки», – немым смирением всего существа.

И кусту от нее, и ей от куста нужно то, что больше нее и больше куста, что одно в обоих, одно во всех.

А мне от куста – не шуми

Минуточку, мир человечий! –А мне от куста – тишины:Той,– между молчаньем и речью.Той – можешь – ничем, можешь – всемНазвать: глубока, неизбывна.Невнятности! наших поэмПосмертных – невнятицы дивной!

Ей нужно от куста:

Ну – шума ушного того,Все соединилось в которомКак будто бы все кувшины/Востока – на лобное всхолмье.

Такой от куста – тишины.Полнее не выразишь: полной.(Цикл «Куст», № 2)

Ей надо от куста его сущности. Проникновения одной сущности в другую. Соединения двух сущностей в одну, в Целое. Воссоединения с самой собой.

Через молчащий куст она отвечает Рильке. Никогда, быть может, не отвечала так точно и полно, как теперь, через восемь лет после его смерти, в 1934 году. Это совершенно живой разговор двух молчаний. Слова – только перевод с языка молчания. Теперь она уже не хочет нарушать его молчания. Нет… Расти…Будь… Вот все, что мне от тебя надо. Да будет благословенна твоя вынашивающая миры отрешенность.

Все тебе помехойБыло – страсть и друг.С новым звуком, Эхо!С новым эхом. Звук!(«Новогоднее»)

Это она сказала еще тогда, в тот Новый год, сразу после его смерти. Кажется, эти слова прорастали в ней все восемь лет и разрослись целым кустом. Она теперь – пространство для его Голоса; он – эхо мировой всецелости. Он сам – его эхо. По крайней мере – сейчас, когда пишется «Куст»… Исполняется давнее обещание, данное ему: