Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Существование, присутствие несомненно. Но существование это так полно внутри, так необнаружимо, не выделяемо в черты и границы – во внешнее, – что на вопрос «кто?» можно ответить только одно: никто. Итак – никто, но есть. Вот с чего начинается поэма. Но разум не унимается. Никто, но все-таки – как его зовут?

– Никак не зовут. Он сам зовет.

Он позвал. Душа слышит зов.

Разуму опять очень хочется перевести это на привычный ему язык. Но автор поэмы говорит на другом языке. Все наши слова здесь не подходят. Здесь ищут новых, рождают новые. Ибо здесь – Творчество.

Только и всего? Только. Но в этом «только» – новое измерение, таинственное иное пространство.

Каждый миг творчества – это соприкосновение миров, дуновение Духа – вдохновения. И воплощение Духа, его вхождение в тело, в почку дерева, бутон цветка, сосуд мозга.

Тут все очень просто. Но ничего нет нужнее и бездоннее этой простоты.

В родстве со всем, что есть, уверясьИ знаясь с будущим в быту,Нельзя не впасть к концу, как в ересь,В неслыханную простоту.

Но мы пощажены не будем.Когда ее не утаим.Она всего нужнее людям.Но сложное понятней им.(Б. Пастернак. «Волны»)

Да, сложное понятнее. Оно состоит из частей, которые могут существовать отдельно друг от друга. Сложное разложимо. Тайна простоты – в ее неразложимости. Все цельное – просто. Все простое – цельно и требует от нас цельности. Это всего нужнее людям. Но понимать (аналитически) тут нечем, нечего. Как понять дерево? Его можно ощутить и вжиться в него. Все дерево – всей душой. Опытом. Единением.

Поэма Воздуха есть живой опыт путешествия в собственную глубину и высоту, опыт вознесения, проникновения во внутреннее духовное (воздушное) пространство. Марина Цветаева говорит нам этой поэмой, как Луна – лунатику:

Оплетавшие – останутся.Дальше – высь.В час последнего беспамятстваНе́ очнись!(«Луна – лунатику»)

Не очнись, не разбирай, не сопоставляй с твоим прежним опытом, с твоим внешним опытом; входи – в новый, в мой!

Друзья вас предостерегают, хотят подстелить соломку там, где вы можете упасть… Но:

У лунатика и генияНет друзей.В час последнего прозрения –Не́ прозрей!

Эти слова обращены прежде всего ко всем тем, кто пытается соразмерить высшее с земным – и значит к тем, кто пытается толковать «Поэму Воздуха», исходя из своего «земного» опыта. Вся поэма – вхождение в иной опыт. Войди или выйди, останься, как все «оплетавшие». Но извне – не суди! Откажись от своей «точки зрения», от своих прежних мерок, прежних глаз. У тебя сейчас новый глаз. А если нет нового – знай, что слеп. Прежним этого не увидишь.

Я – глаза твои. СовиноеОко крыш.Будут звать тебя по имени –Не расслышь!

Забудь свое прежнее имя, все прежние названия. Не откликайся, не оглядывайся! Твоя робкая прежняя душа здесь должна затихнуть. Совершенно. И довериться полностью:

Я – душа твоя: Урания –В боги – дверь.В час последнего слиянияНе́ проверь!

«В боги – дверь» – вот какая это была дверь, которая так явно затихла…

И вот начинается путешествие внутрь, за Тем, позвавшим без голоса:

В полную божественностьНочи, в полный ростНеба (точно лиственниц плескШум пены о мост…).В полную неведомостьЧаса и страны.

В полную невидимостьДаже на тени.(Не черным – черна ужеНочь, черна – черным!).(«Поэма Воздуха»)

Эта внутренняя тьма, в которую вступает Дух, отказавшись от всего внешнего («больше не запачкаю ока красотой»), подобна царству корней, о котором говорит Рильке:

Но есть во мне мой Бог,И он, как мгла,Как молча пьющие в потемках корни…(Р.–М. Рильке. «Есть братья у меня, одетые в сутаны…». Перевод З. Миркиной)

Этот тихий плеск – «точно лиственниц плеск, шум пены о мост» – делает слышной тишину. Да, здесь становится слышно беззвучие. Но… ему что-то мешает. Беззвучие не полно. В этом божественном беззвучии присутствует еще какой-то чуждый ему, внешний звук.

«Чудится? Дай вслушаюсь». Так вслушивается творец в то, что хочет через него родиться, так вслушивается музыкант в предзвук… Соответствует ли рожденное тому внутреннему, родящему? Точно ли по образу и подобию?..