Избранные произведения в одном томе

Гарри положил руку на обе ее руки.

— Передача, — продолжала она, — полна жизни, страсти, той странности, которую люди зовут ощущением чуда. Что-то в ней есть детское. И очень трудно поверить, что отправитель уже миллион лет как мертв. — Она вытерла глаза. — Я уже сама не знаю, что говорю.

Гарри невольно замечал, как поднимается и опускается у нее грудь. Она повернула к нему голову, чувственная геометрия мягко изогнутых губ, широких скул обдала его теплом,

— Я уже никогда не буду прежней, Гарри. Ты понимаешь? Ты говоришь, что мы неправильно обошлись с передачей, а я думаю, что ошибкой было принести сюда переводы и читать их одной по ночам.

— Тебе не полагалось этого делать, — улыбнулся Гарри. — Неужели вообще никто не подчиняется правилам?

— Только несколько заметок. Но в этом случае мне надо было, надо было соблюдать правила. Мне стали мерещиться видения по ночам, слышаться голоса в темноте.

Она запрокинула голову, из горла ее вырвался звук, похожий на смех. Гарри почувствовал биение собственного сердца.

Он обнял ее за плечи, она прильнула к нему. Глаза их встретились, Гарри остро осознал, что под этим халатом — ее тело. Очень давно уже ни одна женщина не проявляла к нему интереса таким образом — без защиты. Это было восхитительно, но он понимал, что это, наверное, реакция на потрясение от смерти людей на вилле Маевского, а значит, он, Гарри, воспользуется моментом слабости, беззащитности. Но так трудно было бы сказать «нет»…

Он провел пальцами по ее шее, дотронулся до щеки. Щека Лесли была теплой и мокрой. У нее все еще текли слезы, но она прошептала его имя, повернула его к себе, чтобы дотянуться губами до губ.

Они были полны желания, и сладко было дыхание Лесли. Он бережно касался ее зубов, языка.

Она медленно распустила пояс и сдвинула халат с плеч. Под легкой тканью ночной рубашки напряглись соски.

Сотовый телефон Гарри зазвонил без четверти четыре. Тела принадлежали Корду Маевскому и некоей молодой женщине, пока не идентифицированной. Оба тела обгорели.

— Хуже чем обгорели, — сказал голос в телефоне. — Будто их пропустили через дуговую печь. Мало что осталось.

Гарри передал новости Лесли, вылез из кровати и стал одеваться.

— Куда ты? — спросила она.

— К себе в офис, — ответил он. — Я должен известить родственников.

— Боже мой! Разве это не дело Гамбини? Или Розенблюма? Гарри пожал плечами:

— Квинт просто поручил бы эту работу мне. А на Эда сваливать ее мне не хочется.

— Почему хотя бы не подождать до утра? Гарри натянул рубашку через голову:

Чтобы они сперва не увидели это по Си-эн-эн.

Сенатор Рэндолл знал, зачем они явились, еще до того, как они начали говорить. Он знал это еще тогда, когда они ему позвонили накануне и сообщили, что прилетают. Тереза Берджесс притащила ту же тяжелую черную сумку, которую таскала во время полудюжины кампаний в Небраске. Сумка, подобно своей владелице, была мрачной и жесткой, сделанной из твердой кожи, и зацеплялась выступами за все, за что могла.

У Терезы, как у всех людей, обуреваемых жаждой соревнования, профессионализм и беспощадность стерли все человеческие черты характера. Она представляла интересы банков из Канзас-Сити и Вичиты, где уже двадцать лет поддерживала Рэндолла так же верно, как ее отец поддерживал первого сенатора Рэндолла.

Ее спутником был Роджер Уитлок, официальный руководитель партии в штате. Уитлок был продавцом автомобилей в «Ролли Крайслер-Плимут» («Покупайте у ваших друзей») в те времена, когда Рэндолл сражался за место в школьном совете Канзас-Сити. Потом он торговал дилерскими лицензиями и наконец — политическим влиянием.

Рэндолл открыл бутылку «Джека Дэниёлса», и они, смеясь, стали вспоминать старые времена. Но гости были напряжены и веселились не вполне искренне.

— Кажется, вы думаете, что мы не победим в ноябре, — сказал он наконец, глядя на них по очереди. Уитлок поднял руку, будто хотел сказать, что подобное им и в голову не приходило, но жест вышел неубедительный.

— Да, Рэнди, времена нельзя назвать удачными, — признал он. — Это не твоя вина, видит Бог, но ты же знаешь, как народ реагирует. Эти чертовы синдикаты контролируют рынки, процентные ставки высоки, и твои избиратели не слишком благоденствуют. Значит, кто-то должен быть виноват. А потому они будут все валить на президента — и на тебя.

— Я сделал все, что мог, — возразил Рэндолл. — Некоторые голосования, которые огорчают народ — второй сельскохозяйственный билль, мельничные законы, все прочее, — это все компрометирует мою позицию. Если бы я не соглашался, то Линкольн не получил бы школьных ассигнований, а оборонные заказы, которые достались Рэндому и Мак-Китриджу в Норз-Платт — в твои края, Тереза, — ушли бы к этим сволочам из Массачусетса.

— Рэнди, — сказала Берджесс, — нам ты этого можешь не рассказывать. Уж кто-кто, а мы знаем. Но дело не в этом.

— А в чем? — сердито спросил Рэндолл.