Избранные произведения в одном томе

— Я хочу воспользоваться возможностью, — продолжал Гамбини, — предупредить вас всех. Больше никаких экспериментов на стороне. Все устройства, найденные в тексте, любые технологии и процедуры должны быть подробно представлены в письменном виде мне лично до производства каких бы то ни было экспериментов. Надеюсь, это всем ясно. Любое нарушение будет считаться поводом к увольнению.

После собрания Хаклют отвел Гамбини в сторонку и спросил о природе устройства Маевского и знает ли Гамбини, почему оно взорвалось.

— Знаешь, Сай, я думаю, он пытался осуществить статистическое управление первым законом термодинамики.

Хаклют не засмеялся, но это потребовало всей его выдержки.

— Это же невозможно, Эд. Разве что я тебя не понял?

— Первый закон не абсолютен, Сай, — ответил Гамбини. — Совершенно не обязательно, чтобы тепло передавалось от нагретого газа к охлажденному. Это лишь в высокой степени вероятно благодаря обмену молекулами. Но некоторые молекулы горячего газа движутся медленнее, чем самые быстрые молекулы холодного. И наоборот. И я думаю, что устройство Корда должно было управлять этим обменом.

Хаклют попытался представить себе процесс.

— Демон Максвелла, — сказал Гамбини.

— Да, кажется.

Джеймс Максвелл, физик девятнадцатого века, предложил такой мысленный эксперимент. В разделенном перегородкой сосуде в одном отсеке находится горячий газ, в другом — холодный. В перегородке есть отверстие, и. если около него поставить демона, пропускающего в горячую камеру лишь самые быстрые молекулы из холодного газа, а обратно — только самые медленные, может получиться интересный эффект.

— Мы бы увидели, — сказал Хаклют, — как горячий газ становится горячее, а холодный — холоднее. И ты думаешь, что-то такое получилось с Маевским? Это же абсурд.

— Ты видел дом? Пойди посмотри. Когда вернешься, поговорим насчет абсурда.

Хаклют посмотрел в глаза Гамбини. Очки съехали на нос, и во время разговора он смотрел поверх них.

— О'кей, — сказал он. — Может, пришла пора задать себе вопрос, с кем же мы имеем дело на том конце передачи. Не приходило никому в голову, что это могут оказаться злобные типы? Иначе зачем бы им посылать нам спецификации штуки, которая взорвется нам прямо в лицо?

— Не могу согласиться, — возразил Гамбини. — Мы просто были неосторожны. Никто не станет устраивать столько хлопот, чтобы подстроить пакость. Быть может, дело отчасти в том, что мы плохо поняли спецификации. Может, мы не такие умные, как они думают. Мы даже не смогли сообразить, какое нужно напряжение. И вот тут, наверное, все и пошло наперекосяк.

— Может быть, они не пользуются электричеством?

— Тогда магнетизм, бензин. Или кто-то должен вертеть маховик. Откуда мне знать, черт побери? Что бы это ни было, следовало дать какие-то указания по использованию.

— Если это не что-то, чего вы не измеряете.

— Можешь привести пример?

Хаклют подумал, потом покачал головой:

— Нет, просто сказал, не врубившись. — У него еще чуть кружилась голова от вчерашнего. — Хорошую новость хочешь?

— Вполне бы пригодилась.

Они пошли в кабинет Гамбини, и руководитель проекта устало опустился в кресло.

— Ни за что не хотел бы пройти через такое еще раз.

— Могу понять, — отозвался Хаклют.

— Так что за хорошая новость?

Хаклют снял очки и положил их на стол Гамбини. Толстые стекла в стальной оправе. Физически слабый Хаклют без них казался еще меньше.

— Всю жизнь их ношу, — сказал он. — Близорукость и астигматизм. У меня в семье все постоянно мучились глазами. — Он неловко улыбнулся, огляделся и увидел «Вебстера». — Миопия у всех. — Взяв словарь, он приподнял его над очками. — Первую свою пару я надел в восемь лет.

Он выпустил словарь, и тяжелый том раздавил стекла вдребезги.

Гамбини только смотрел, заинтригованный.

— Сай, какого черта ты творишь?

Хаклют небрежно смел стекла в корзину. Потом раскрыл словарь.

— Выбери какое-нибудь слово.

— «Ксенофобия». Сайрус… Хаклют перелистнул страницы.

— Страх перед чужими. Или чужим. Хочешь производные? Гамбини смотрел вытаращенными глазами.

Хаклют протянул руки.

— Больше они мне не нужны. — Он оглядел кабинет. Заглавия на корешках книг он видел отчетливо. Как и надписи на всех грамотах. Он мог разглядеть все пуговицы на рубашке Гамбини, пересчитать кнопки на телефоне у двери. Ясно различить текстуру ткани занавесок и надпись на кофейной чашке — «Калифорнийский университет». — А знаешь, почему у нас у всех было плохое зрение?

— Генетика, — ответил Гамбини.

— Разумеется, — нетерпеливо отмахнулся Хаклют. — А почему? А потому что механизмы ремонта не были правильно настроены, вот почему. Хотя аппаратура, которой полагалось поддерживать глаза в порядке, была на месте. Только программа испортилась. Исправь программу, Эд, и зрение в каждом глазу станет по единице.

— Чертов сукин сын! — просиял Гамбини. — И ты это сумел сделать?

— Частично. И для тебя могу сделать, Эд, если хочешь. Могу сделать тебе глаза двадцатилетнего юноши. — Он глубоко вздохнул. — Понимаешь, всю жизнь я не знал, что значит хорошо видеть. Я всегда смотрел на мир через молочное стекло.

— А теперь…