Избранные произведения в одном томе

— Спасибо, Иннокентий Януарьевич. Воздействие Ясенева при отрицательных температурах воздуха и наличии снежного покрова…

— Да, — кивнул Верховенский. — Знаю. Сталкивался тоже. Можно только в сочетании с локальным термическим воздействием, огнемётным, к примеру, или с направленными взрывами. Однако требует тонкой координации. И оставляет… последствия.

Потёмкин тоже кивнул, изо всех сил стараясь, чтобы это выглядело солидно, достойно и с необходимым уважением.

— Поэтому в зимних условиях к применению нами рекомендован Гречин. Несмотря на потенциальную опасность для мага-наводчика. И именно его мы использовали. Однако даже при Гречине немцы сумели, погибая, ответить координированным выбросом, умело его закольцевав. В результате место стало окончательно безопасным только в пятьдесят шестом году.

— Да, в пятьдесят шестом, — вздохнул Кощей. — Верно. Как вы всё это хорошо помните, Виктор Арнольдович, словно снова экзамен принимаю… А последнее оцепление в пятьдесят шестом при мне снимали, так что и я тот случай хорошо помню. Тогда это закольцовывание было немцами сделано намеренно.

— Верно. И мы его засекли. А вот под Прохоровкой, когда уложили «тамплиеров», закольцовывание возникло спонтанно. Его не сразу обнаружили. И… были жертвы. Но зачистили мы всё быстро, да и неудивительно — с трёх фронтов лучшие маги там собрались, а «тамплиеры» не те уже были, второй набор после Сталинграда…

— Коль Сталинград к слову пришёлся, можно и «Бертрана де Борна» упомянуть. — Казалось, Кощей прямо-таки лучился доброжелательностью.

— Совершенно верно, Иннокентий Януарьевич, — Потёмкин ощутил почву под ногами. — Группа «Бертран де Борн», как и «Кондор», после уничтожения оставила после себя рециркулирующее эхо, как они надеялись, могущее послужить миной заме…

— Замедленного действия, — вдруг сухо оборвал его Кощей. Морщинистый палец нацелился Потёмкину в грудь. — Что потребовало проведения соответствующих дезактивационных и кордонных мероприятий.

— Каковые и были проведены, Иннокентий Януарьевич. Другое дело, что под Корсунем при вторичном осмотре места боестолкновения никаких следов рециркулирующего эха обнаружено не было.

— Кто проводил осмотр? — сухо осведомился Верховенский. — Вы лично?

— Никак нет. Приказом командующего фронтом были переброшены под Умань. Осмотр проводил старший лейтенант Георгиевский, павший смертью храбрых на Сандомирском плацдарме…

— Павший смертью храбрых… — пожевал сухими губами Кащей. — Да. Мёртвые сраму не имут, но и подробностей у них уже не узнаешь. В большинстве случаев. — Верховенский нехорошо усмехнулся. — Полагаете, Георгиевский провёл операцию недостаточно тщательно?

— Всё возможно, — развёл руками Потёмкин. — Как уже сказал, нас перебросили…

— Да-да, под Умань. Я помню, — брюзгливо сказал Верховенский. — Однако в связи с этим возникает ещё один вопрос. Непосредственно связанный с первым. Давно хотел его вам задать, товарищ Потёмкин, и вот, наконец… — Он вздохнул. — С Корсунем нам ещё разбираться и разбираться, но отчёт ваш и впрямь хорош, послужит прекрасной отправной точкой. Однако меня интересует в этой связи тайна гибели ваших же «серафимов». Если более точно — место их гибели. Почему вы лично не проверили, учитывая корсунский случай, что оно вполне безопасно?

Потёмкину потребовалась вся воля, чтобы остаться бесстрастным, сохраняя прежний деловито-сосредоточенный вид.

— Иннокентий Януарьевич, позвольте ответить подробно. Для начала — с группой «Зигфрид». Да, его обследовал не я лично, а…

— А старший лейтенант Георгиевский был старшим лейтенантом только на бумаге, Виктор Арнольдович. Его произвели буквально на днях. Ещё за два месяца до Корсуня был он нововыпущенным младшим лейтенантом с ускоренных курсов, и только тяжёлые потери в зимнем наступлении привели к столь быстрому продвижению по службе. Магометрия на него осталась в архивах, он едва до одиннадцати дотягивал. И вы ему поручили осуществлять вторичный досмотр?

— Сожалею, — сухо сказал Потёмкин. — Георгиевский действительно был самым слабым в моей группе. Но под Уманью было очень горячо, мне требовались все лучшие люди, а вторичный осмотр… Вы же знаете, Иннокентий Януарьевич, подобного рода последствия — вторичное эхо и так далее — случаются далеко не всегда. Достаточно вспомнить и наших «финистов», и немецких «беовульфов». Не говоря уж о «парацельсах», «йотунах» и «фенрирах». Мы смели их всех, и ничего, никаких остаточных явлений.

— Слабаки они все были, эти ваши «парацельсы», — фыркнул вдруг Кощей, звякнув резко поставленной чашкой. — А уж про группу «Фенрир» можете мне не рассказывать, товарищ Потёмкин, я их лично укладывал.

— Л-лично, Иннокентий Яну…?