Избранные стихи из всех книг

За волнами семи морей?

Я так нашу жизнь описал,

Что людей забавлял мой рассказ…

Только мы с вами знаем, что шутка дурная:

Веселого мало для нас!

Перевел В. Бетаки

Пять стихотворений из юношеской книги

«Штабные песенки и другие стихотворения»

(«Департаментские песни»)

Основной итог*

Изменилась ли Европа

Со времен питекантропа?

Некий предок, тот, чей лук был подлинней,

Даже с мамонтом сражался,

Носом к носу с ним встречался,

И, как мы, плевать хотел на всех людей:

Лодку лучшую оттяпал,

Бабу лучшую захапал,

И чужой добычи кучу отхватил,

Кем-то вырезанный идол

За свою работу выдал,

И улегся в самой классной из могил.

А пройдоха, что когда-то

Стал папашей плагиата,

Заслужил хвалу и честь от короля!

Фавориты и воры

Правят нами с той поры,

Как себя считала девушкой земля.

В чем, скажите без обиды,

Тайна некой пирамиды?

Да, один подрядчик был других шустрей,

Он сумел спереть казенных

Пару-тройку миллионов,

И в Египте стал богаче всех людей.

А Иосиф? Продвиженье

До Начальника Снабженья

^[2]

И ему не вредно было, ей же ей!

Извините, эта песня

Не новей, не интересней

Тех, что самый дальний предок распевал,

Таковы уж человеки:

Ныне, присно и вовеки

Воровство на этом свете правит бал!

Перевел В. Бетаки

Шифр нравственности

Оставив юную жену хозяйничать по дому,

Уехал Джонс на горный пост к афганскому кордону.

Там гелиограф

^[3]

был, и Джонс жене растолковал

Сигнальный шифр, чтоб ей с горы слать нежные слова.

Любовь ему вручила ум, ей красоту — Природа,

И гелиограф их связал в честь Феба и Эрота.

Джонс наставленья слал жене, когда вставал рассвет,

И на закате тоже слал супружеский привет.

Он ей твердил: «Страшись юнцов, внушающих соблазны,

И льстивых, лживых стариков с отеческою лаской».

Но подозрительнее всех для Джонса, говорят,

Был генерал-полковник Бенгс, заслуженный солдат.

Ущельем как-то ехал Бенгс, с ним штаб и адъютанты.

Вдруг видят: гелиограф с гор сигналит беспрестанно.

Они подумали: мятеж! туземцы жгут посты!

Остановились — и прочли шифровку с высоты:

«Тире, и точка, и тире, тире, тире, и точка…»

О черт! Давно ли генерал стал нежным ангелочком?

«Мой птенчик… Козочка моя… Мой свет… Моя звезда…» —

О дух милорда Уолсли! Кто сумел попасть туда? —

И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил;

Все стали, сдерживая смех, записывать депешу.

А Джонс как раз на этот раз писал жене своей:

«Не знайся с Бенгсом, он ведь здесь распутней всех, ей-ей!»

И, гелиографом с горы безжалостно сигналя,

Из жизни Бенгса сообщал интимные детали;

Тире и точками жене он мудрый слал наказ…

Но, хоть Любовь порой слепа, у мира — много глаз.

И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил,

И генерал в седле краснел, читая, как он грешен;

И наконец промолвил он (что думал он, не в счет):

«Все это — частный разговор. Кррругом! Галоп! Вперед!»

И, к чести Бенгса, Джонсу он ни словом, ни взысканьем

Не дал понять, что прочитал в горах его посланье.

Но всем известно — от долин до пограничных рек,

Что многочтимый генерал — распутный человек.

Перевел Г. Бен

Дурень* ^[4]

Жил-был дурень. Вот и молился он

(Точно как я или ты!)

Кучке тряпок, в которую был влюблен,

Хоть пустышкой был его сказочный сон,

Но Прекрасной Дамой называл ее он

(Точно как я или ты).

Да, растратить года и без счета труда,

И ум свой отдать и пот,

Для той, кто про это не хочет и знать,

А теперь то мы знаем, — не может знать,

И никогда не поймет.

Дурней влюбленных на свете не счесть

(Таких же, как я или ты),

Загубил он юность, и гордость и честь

(А что у дурней таких еще есть?)

Ибо дурень — на то он дурень и есть…

(Точно как я и ты).

Дурню трудно ли все, что имел, потерять,

Растранжирить за годом год,

Ради той, кто любви не хочет и знать,

А теперь-то мы знаем — не может знать

И никогда не поймет.

Дурень шкуру дурацкую потерял,

(Точно как я или ты),

А могло быть и хуже, ведь он понимал,

Что потом уж не жил он, а существовал,

(Так же как я и ты).

Ведь не горечь стыда, даже так — не беда

(Разве что-то под ложечкой жжет!)

Вдруг понять, что она не хотела понять,

А теперь-то мы поняли — не умела понять,

И ничего не поймет.

Перевел В. Бетаки

Моя соперница ^[5]

Я езжу в оперу, на бал -

И все-то ни к чему:

Я все одна, и до меня

Нет дела никому.

Совсем не мне, а только ей

Все фимиам кадят.

Затем, что мне семнадцать лет,

А ей — под пятьдесят.

Я то бледна, то вспыхну вдруг

До кончиков волос.

Краснеют щеки у меня,

А часто даже нос.

У ней же краски на лице

Где надо, там лежат:

Румянец прочен ведь у той,

Кому под пятьдесят.

Я не могу себя подать,

Всегда я так скромна!

О, если б только я могла

Смеяться, как она,

И петь все то, что я хочу, —

Не то, что мне велят!

Но мне всего семнадцать лет,

А ей — под пятьдесят.

Вниманья молодых людей

Не привлекаю я,

А с ней танцуют те, кто ей

Годятся в сыновья.

Берем мы рикшу — так за ним

Тут каждый сбегать рад:

Ведь мне всего семнадцать лет,

А ей — под пятьдесят.

Она добра ко мне, но я

При ней в тени всегда.

Она с мужчинами меня

Знакомит иногда.

Но разговаривать со мной

Лишь старики хотят,