Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 2

Почти ту же судьбу претерпел и культ предков, приуроченный некоторыми писателями к орту[127]. Но едва ли основательно такое приручение. Верование в орта, несомненно, чисто зырянское и, кроме того, местное. Встречаясь на Сысоле и Вычегде, оно не было замечено исследователями других местностей[128]. Его нет ни у русских, ни у близких к зырянам пермяков и вотяков. Г. Куратов

[129] переводит слово орт русским «дух». То же делает и г. Лыткин в своем только что вышедшем словаре[130]. Может быть, теперь «дух», «душа» по-зырянски — действительно орт, но отсюда никак нельзя делать заключение, что существо (субстанция) орта есть дух. Зыряне имеют даже теперь весьма смутное представление о духе, и это смутное представление есть, несомненно, плод обрусения и христианства. Все их лешие, водяные и т.д. всегда имеют телесную форму. Все эти существа можно видеть и нанести им физическую боль. Представления даже и о человеческой душе чрезвычайно смутны, а зачастую их и вовсе не встретишь. В этом отношении многие совершенно дикие народы опередили зырян. Известно, что, например, Билы (черные племена Индии) делят сваренный для покойника рис на две части, причем одну часть оставляют у его могилы, а другую кладут «на порог его последнего жилища, как пищу для духа»[131]

. Зыряне же, веря в способность покойников (в особенности колдунов) ходить, представляют себе их во время этих странствований именно в том виде, какой они имели при жизни. Они связывают своих умерших колдунов, чтобы те не беспокоили близких своими посещениями, причем они нисколько не останавливаются над мыслью, что душа не может быть связана. По рассказам, прежде был обычай делать отверстие в могиле над ртом умершего и вливать туда питье, но рассказов, свидетельствующих о заботах о душе, не встречается совершенно. Что касается собственно орта, то сами выражения «он худ, как орт», «чистый орт» как нельзя лучше указывают на то, что орт есть нечто материальное. Данный каждому человеку при рождении (в некоторых же местностях говорят, что орт бывает лишь у близких уже к смерти людей), орт перед смертью этого человека является его родным всегда ночью, принимая образ именно этого близкого к смерти человека. Местами же верят, что орт является не родным его, а ему самому, причем щиплет его до синяков, — новое доказательство его материальности. Такие появления бывали за три года до смерти. По смерти же человека, добавляют в этих местностях, уходит с ним и орт его, но куда — неизвестно. По более распространенному верованию, орт является в образе покойника и после смерти человека еще 40 дней, а затем пропадает. Эти-то появления и после смерти могли бы дать право видеть в орте поклонение предкам, но зыряне отличают посещения орта от посещений самого покойника. Это отличие рельефно выступает в обычае вывешивать на все 40 дней полотенце, чтобы орт и покойник утирались им по утрам: орт замечает это полотенце, а покойник нет. Наконец, против смешения орта с покойником громко и резко говорят пророческие явления орта человеку, о которых я сказал выше.

На вопросы, откуда явился орт, что он такое, куда девается после смерти человека, зыряне отвечают, что этого знать нельзя. Во всяком случае, едва ли можно сомневаться, что орт не дух и уж ни в каком случае не дух предков.

Между тем зыряне почитали своих умерших предков. До сих пор сохранилось название их: их звали «ельниками»[132]. Отсюда возникло и самое предположение, что Стефан срубил не березу, а ель, бывшую местом нахождения многих божеств. Известно также, что в некоторых местностях почитался не только самый очаг, но даже часть дома, прилежащая к нему, считалась неприкосновенною

[133].

Наведенные на мысль о чрезвычайно часто встречающемся у разных народов приурочивания культа предков к очагу, мы должны искать его и у зырян прежде всего в существах, близко связанных с очагом и домом. Таким существом является домовой.

Я не буду говорить здесь о тех его свойствах, которые так известны каждому и которые перенесены и к зырянам. Приведу лишь те две особенности его, которые созданы самими зырянами.

Во-первых, встречаясь в старых домах чаще, нежели в новых, домовой никогда не переселяется в эти последние до постройки печи. Эта-то связь с очагом, о которой я только что говорил выше, и дает право видеть скорее всего именно в нем культ предков.

Во-вторых, всякое переселение из старого дома в новый никогда не обходится даром: оно требует жертвы. Зыряне радуются, если домовой в этом случае «навалится», как они выражаются, на скот, так как зачастую при переселениях мрут и люди. Это верование поддерживается тем, что действительно в силу каких-то причин переселения редко обходятся без смерти. Это наводит такой страх, что многие новые дома даже в Усть-Сысольске так и остаются необитаемыми. Во всяком случае, это верование есть один из немногих остатков жертвы. В данном случае она всего легче объяснима как жертва предкам за переселение, за беспокойство, причиненное им.