Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения

Данте стремится изобличить не заблуждающихся, а заблуждения[802]. Он бранит тех, кого надеется просветить. Он проповедует теорию «истинного благородства» тем, кто благороден, хотя и не сознает этого. «Вы, для пользы и услаждения коих я пишу, в какой слепоте вы живете, не поднимая взгляда к этой истине и уперев его в грязь вашей глупости»[803].

Некоторых исследователей[804] смущало, что Данте, перечисляя желанных читателей «Пира», упоминает «государей, баронов и рыцарей, и многих других благородных людей». Но поэт надеялся внушить дворянам правильные этические представления и побудить государей управлять в соответствии с требованиями философии. Впрочем, Данте тут же адресовал свою книгу «многим другим благородным людям, не только мужчинам, но и женщинам, коих множество, знающим этот народный язык и не имеющим образования». И добавлял: «Это относится лишь к тем, в ком есть семя истинного благородства»[805].

Только признав, что поэт ориентировался на массовую демократическую аудиторию, мы поймем смысл и пафос его слов о «всеобщем пире»: «Это будет тот ячменный хлеб, которым насытятся тысячи… Это будет новый свет, новое солнце, которое взойдет там, где закатится старое»[806]

.

Но окончательно в том, что тысячи «истинно благородных» людей, к которым адресуется Данте, – горожане, убеждает четвертая книга «Пира», подробно поясняющая, что нужно понимать под «истинным благородством». Этическое учение «Пира», насквозь пополанское и антифеодальное, представляет собой одну из вершин идеологии Данте.

Итак, ошибались и Аристотель, и Фридрих II, сказавший, что благородство заключается «в богатстве, сопряженном с древностью происхождения». Лживо мнение тех, кто называет благородным такого человека, который может сказать: «Я – племянник или сын такого-то достойного», хотя бы сам и был ничтожеством. Внешний лоск и хорошие манеры – лишь «очень малая часть благородства». Все, что в состоянии дать и отнять фортуна, родственные связи и браки, пышные дома и обширные владения – также не порождает благородства. Данте, разумеется, не собирался заменять старые идолы золотым тельцом (что отнюдь не мешало ему объективно выражать дух раннебуржуазной эпохи). Богатство низменно по своей природе и никак не в силах облагородить человека. Еще менее это может сделать древнее происхождение[807].

И Данте, чтобы втолковать нам суть дела, прибегает к сравнению. Предположим, два человека стремятся перейти через поле к дому, стоящему на другой его стороне. Первый путник, «благодаря своей предприимчивости, т. е. осмотрительности и благому таланту, ведомый только самим собою, прямым путем приходит туда, куда стремится». Нам не трудно узнать в этом путнике знакомые черты дантовского современника – энергичного, способного и удачливого пополана. А второй путник бредет позади, по следам первого, не отличаясь его достоинствами. Ясно, что это не кто иной, как родовитый дворянин, «сын такого-то, а сам ничтожество». «Кто из них двоих доблестен? Отвечаю: тот, кто шел впереди. Как назовем второго? Отвечаю: подлейшим»[808].

Значит, в чем же заключается благородство? Во внутренней ценности самой человеческой личности. «Под словом „благородство“ я понимаю совершенство собственной природы в каждой вещи»[809]. Всем своим трактатом Данте утверждает: если ты смел, умен и великодушен, если ты обладаешь одиннадцатью аристотелевскими добродетелями – ты благороднее любого родовитого болвана.

Где это сказано, что доблесть непременно связана с рыцарями или «почтенными людьми духовного сословия»? «Если доблесть похвальна в рыцаре, то она похвальна во многих; один одет хорошо, другой – плохо, но чистая доблесть прекрасна в каждом»[810]

.

Данте рассчитывал, что земные властители придут в восторг от его теории… Ведь цари должны любить истину. И посему – «каждый царь возрадуется, что опровергнуто фальшивейшее и вреднейшее мнение злых и обманутых людей, искаженно судивших до сих пор о благородстве»[811]. Нетрудно упрекнуть поэта в наивности. Не лучше ли, однако, отметить, что утопическая империя Данте явно мыслилась им как государство, где будут почитаться способности, а не родовитость. Так этика Данте сливалась с его политикой.

«Пусть не говорит кто-либо из флорентийских Уберти или миланских Висконти: „Раз я из такого рода, значит – я благороден“. Ибо божественное семя западает не в род, а в отдельных лиц. Не род делает отдельных людей благородными, а отдельные люди делают благородным род»[812].