В феодальном обществе – как раз наоборот – индивидуум что-то значил лишь постольку, поскольку он принадлежал к общине, цеху, сословию, роду и т. д. Тот, кто порывал эту крепкую пуповину, оказывался за бортом официального общества. Ко времени Данте все стало меняться. Появление ранней буржуазии разрывало патриархальные узы и предоставляло простор инициативе и способностям отдельной личности. И вот Данте, негодовавший против разгула алчности, приветствовал, однако, тех, кто «благодаря своей предприимчивости», «ведомый только собою», достигает нелегкой цели. Поэту не дано было, конечно, понять, что вдохновлявшие и возмущавшие его общественные сдвиги – две стороны одной медали. Гордое самосознание индивидуума и кризис традиционной морали, расширение умственных горизонтов и жажда наживы, обновление искусства и крушение иллюзий – так крайне противоречиво преломлялись экономические процессы в идеологии и психологии эпохи. Данте впитал в себя эту противоречивость. Он был детищем своего века и тогда, когда отвергал его, и тогда, когда опережал его. В конце концов, он шел с ним вровень.
В главе «О сладости человеческого счастья» Данте писал, что все люди от рождения одинаковы. «Несомненно, Аристотель рассмеялся бы, услышав о двух породах человечества, словно речь идет о лошадях или ослах; пусть простит меня Аристотель, по ослами вполне можно назвать тех, кто так думает». Люди составляют единый род, и сущность их едина. Поэтому о благородстве нужно судить «
Это гуманистический взгляд. Как иначе охарактеризовать мысли Данте? Он черпает доводы у Экклезиаста, но также – у Овидия. Он ссылается на Аристотеля и на Евангелие. Что ж, на Евангелие после Данте будут ссылаться и гуманисты, и протестанты. На Евангелие до Данте ссылались еретики. Свежесть теорий Данте – в их связи с конкретной исторической почвой, а не в абстрактной аргументации. Важно,
Позволительно ли считать человека низкого происхождения благородным? Если – нет, «если знатность не рождается заново», тогда она восходит к Адаму. Но тогда
Трудно сказать, кому впервые в средние века пришел в голову этот соблазнительный довод. Ветхозаветный Адам неоднократно оказывался союзником тех, кто не мирился с сословным неравенством. Разве людской род не произошел от одного прародителя? – «наша вера лгать не может». Но в таком случае, «если Адам был знатен, мы все знатны, а если он был низкого происхождения, мы все низкого происхождения»[814]
.Флорентиец Данте запальчиво возражал «тем заблуждающимся, которые полагают, что виллана никогда нельзя назвать благородным человеком и о человеке, являющемся сыном виллана, также никогда нельзя сказать, что он благороден». И продолжал: этот предрассудок «преграждает путь виллану стать когда-либо благородным
Это яростное восклицание всегда озадачивало тех, кто хотел видеть в поэте дворянского апологета. Ссылались на то, что Данте высказал здесь «доктринерский, неисторический взгляд», от которого отказался позже в «Монархии»[816]
. Действительно, в «Монархии» Данте сделал шаг назад, пытаясь как-то согласовать два противоположных социально-этических принципа. Но вовсе не отказался от главной идеи, провозглашенной в «Пире». Он указывал, что благородство бывает двоякого рода. Человек облагораживается или собственной добродетелью, или добродетелью предков. Данте приводил «два суждения о двух благородствах». Одно суждение, уже известное нам, принадлежит Аристотелю, а другое – Ювеналу, которого Данте цитировал: «Благородство заключается только в душевной добродетели». Допуская на сей раз благородство происхождения, поэт все же на первое место ставил «собственное благородство».