Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Перевозку палеонтологических коллекций наметили на июль 1936 года. Но в самый последний момент планы пришлось отменить. 28 июня, за неделю до отправки материалов музея, Совет народных комиссаров СССР постановил изъять здание из ведения Академии и передать Наркомфину для открытия Госбанка.

Госбанку поручили выстроить временные бараки для проживающих в общежитии строителей. Как поступить с Палеонтологическим музеем, в бумагах не говорилось.

Получив копию указа, президиум Академии направил в Совнарком протест и потребовал отменить решение. Через три дня пришёл ответ: «Ваше ходатайство о пересмотре постановления СНК СССР в части передачи Госбанку дома № 10/2 по ул. „25 октября“ – отклонено»[767].

Вместо ископаемых костей в дом въехали экономисты, сберкассы и Советская филателистическая ассоциация.

Пришлось искать новое здание. Академия рассматривала вариант размещения музея в хлопковом заводе по Пятому Донскому переулку. Место было глухое. На картах рядом с заводом рисовали большие овалы с подписью «свалка», причём в некоторых проставляли галочки «горы», а рядом изображали перестроенный из церкви крематорий.

Площадь завода составляла 2500 квадратных метров, помещения были большие и светлые. Здание находилось на территории будущих новостроек Академии, завод уже сворачивал работу, но возникли сложности с демонтажем станков.

Затем Академия просила московские власти передать палеонтологам здание «какого-нибудь малозначимого музея», например Театрального имени А. А. Бахрушина или Музея здравоохранения.

Сохранился отчёт о визите в Театральный музей двух палеонтологов – И. А. Ефремова и Р. Ф. Геккера. Они посмотрели, что хранится в залах и кабинетах, и решили, что музей не использует здание подобающим образом[768]. В Академии подсчитали, что экспонаты Театрального музея занимают лишь половину площади, причём историческую ценность представляют немногие, но и их легко можно cдать «в другие аналогичные музейные собрания»[769].

С этим вариантом тоже ничего не вышло.

В архиве Академии сохранилось множество бумаг о тягостном переезде музея. Словно подчёркивая его нестабильный статус, он назывался по-разному: Музей палеонтологии, Палеозоологический музей, Палеонтологический музей.

Академия регулярно отправляла в высшие инстанции письма с жалобами, просьбами, напоминаниями, что Палеонтологический музей важен для СССР, поскольку служит «проводником в массы материалистического миросозерцания и идей эволюции»[770].

Не только музей страдал от отсутствия помещений. Категорически не хватало квартир для переехавших палеонтологов. Ефремов писал Борисяку о препараторе Несторе Ивановиче Новожилове: «У него положение совсем плохо – несмотря на ходатайство Института, общежития ему не дают, прописка у него окончилась, и сейчас он на совершенно нелегальном положении живёт у меня. Без площади и без прописки кончится тем, что его административно вышлют из Москвы, и мы погубим человека, который уже немало выстрадал от бесквартирности, и потеряем хорошего, ценного работника»[771].

Новожилов спал в ванной у Ефремова. Многие другие палеонтологи ночевали в рабочих кабинетах, которые им предоставил Институт эволюционной морфологии.

На этом фоне росли требования к работе. В стране регулярно проходили стахановские шестидневные недели. Палеонтологи принимали в них посильное участие, писали о готовности «увеличить научную продукцию», вели особые стахановские дневники с обязательствами. В одном записано обещание досрочно «склеить часть рёбер» и пришлифовать череп. В другом – отпрепарировать на выходных «фрагмент нижней челюсти лошади», причём эту задачу удалось перевыполнить, препаратор дополнительно очистил ещё и «meta фрагмент (лошадь)»[772].

К палеонтологам приходили с просьбами прочесть популярные лекции и рассказать «об успехах на фронте наук». Однажды сотрудник Осоавиахима полчаса обсуждал с палеоэнтомологом Андреем Васильевичем Мартыновым, какой доклад о строении крыльев вымерших насекомых он может прочесть авиаторам-любителям[773].

Пока стахановцы без отдыха чистили в Москве кости, музейные коллекции лежали в ящиках в Ленинграде, переложенные соломой и стружкой. В Академии боялись, что в случае пожара солома разгорится и произойдёт «безвозвратная потеря целого ряда видов редких ископаемых животных»[774].

Вместо пожара произошёл потоп. В здании установили новую кочегарку для отопления, трубы прорвало. В зал бывшей Северо-Двинской галереи ударила струя кипятка. Музей вызвал водопроводчика, течь быстро остановили, но ящики успели сильно намокнуть. Их пришлось разбирать, доставать материалы, просушивать и упаковывать заново[775].

В подвешенном состоянии музей провёл полтора года. Ситуация изменилась благодаря Международному геологическому конгрессу, который состоялся в Москве летом 1937 года.